Она слышала, как Спарре, рванув наверху дверь, грубо крикнул:
— Нам принесут, в конце концов, воду?
Она поднялась по лестнице и в дверях столкнулась с Спарре, который, разгоряченный от выпитого грога и пунша, снова крикнул ей, как прислуге:
— Где вода, я спрашиваю?!
Фрекен Кайя густо покраснела,— она увидела, что Грентофт стоит рядом,— и сказала, умирая от стыда и волнения, резким, исполненным.горечи голосом:
— Принесу, если вы попросите как надо.
И хлопнула дверью вслед ушедшему Спарре.
Грентофт побледнел от гнева.
— В наше время мы себе такого не позволяли,— сказал он,^ обращаясь к фру Гессинг, которая почуяла назревавший скандал и от нетерпения переступала с ноги на ногу.
— Да,— сказала она с фальшивым сочувствием, сквозь которое пробивалось удовлетворение,— но теперь ведь открылось столько пансионов, выбор так велик. А кроме того,— добавила она, многозначительно глядя на дверь, которую закрыла за собой Кайя,— здесь так шумно. Это тоже многих отпугивает.
Кайя снова вошла и тут же вышла,— она понесла наверх горячую воду для грога.
Грентофт проводил ее глазами. Когда она вернулась, он сказал:
— Надеюсь, вы выставите этого парня?
Кривая усмешка, больше похожая на судорогу, чем на улыбку, исказила лицо Кайн,
— Ах, за что? — сказала она. Она уже не думала о Спарре, она просто забыла про него.
Грентофт все не сводил с нее глаз, наблюдая, как она деловито ходила среди всех этих чужих людей: поставила подсвечник на рояль, за которым теперь сидела фру Кассэ, и взяла лампу, чтобы отнести ее в комнату к вдове Гессинг. В гостиной все еще сидели люди. Писатель, только что вернувшийся домой, стоял посреди комнаты в пальто и с шляпой в руке — он сразу включился в общий разговор. Фру Кассэ тем временем задремала. Гостиная напоминала вокзал перед приходом ночного поезда.
Наконец все же стали расходиться, и каждый получал в руки либо свечу, либо лампу. Сестрицы, чтобы привлечь внимание писателя, скатились вниз по перилам.
— Спокойной ночи, фрекен Кайя,— сказал Грентофт.
И он ушел.
Фрекен Кайя расставляла по местам стулья, пока фру Кант занималась ночным туалетом. Она сняла платье, мурлыча песенку. Кайя следила за ней глазами, а потом вдруг подошла, обняла и поцеловала.
— Кайя, какие у тебя жесткие руки,— сказала мать, недовольно высвобождаясь из ее объятий.
Кайя отошла. На мгновенье она почувствовала глухую боль, ей показалось, что слезы, которые она не успела выплакать за все эти годы, сдавливают ей грудь. Но тут она заметила Оули, который терпеливо ждал, сидя в углу.
