Это освободило Мэри от каких бы то ни было обязанностей; это было первое чувство, которое она ощутила, кроме страха.
— Господин Стжижецкий нездоров, — сказала она лакею. — Приведите его в чувство и проводите к экипажу. Я ухожу в город.
Это больше относилось к Стжижецкому: больше он ее не увидит, с нее было довольно.
— Скандал… — шептала она, входя в свою комнату. — Ребенок… В обморок упал… Так вот на что похож мужчина, падающий в обморок.
Через несколько минут Иоася рассказала, что ее Ян и Викентий привели Стжижецкого в чувство, что он дал им по пяти рублей, что он не позволил им проводить себя с лестницы, сошел один, опираясь на перила. Викентий велел швейцару позвать извозчика, и Стжижецкий никому ни сказал ни слова.
Все это Иоася рассказала со смехом, одинаково дерзко и грубо по отношению к Стжижецкому. Она подслушивала и подсматривала за дверью салона. Вдруг Мэри вскочила от окна, у которого сидела спиной к Иоасе, и изо всей силы дала ей пощечину, так что девушка застонала и покачнулась.
— Вон! — крикнула Мэри, схватив с этажерки первую попавшуюся коробку с нитками и швыряя ее на землю. — Вон! Вон со службы! Не сметь входить сюда!.. Вон!!..
Перепуганная Иоася выбежала из комнаты, а в белой руке Мэри сверкнул длинный испанский кинжал, который тоже лежал на этажерке. Мэри на минуту перестала владеть собой.
Потом бросила кинжал и прошептала:
— Господи! Господи! — и упала на диван, рыдая во весь голос.
Она так хотела, чтобы Стжижецкий был здесь, так хотела ласкать его, целовать.
— Плевать на все! Ты мой!.. мой!.. — повторяла она сквозь слезы. — Написать ему, позвать…
Но чувствовала, что никогда не сделает этого. Она готова прижимать к себе и ласкать Стжижецкого, но ведь этот же Стжижецкий скомпрометировал себя и оскандалил. Минутами она опять вспоминала, как схватила кинжал; тогда ее охватывала холодная дрожь, и она опять повторяла:
— Боже!.. Боже!..
Бежать, бежать куда-нибудь! В Загаевицы, за границу, куда-нибудь!.. Бежать, забыть обо всем… Но что с ним будет?..
Вдруг он умрет?.. Нет, нет!.. так нельзя его оставить. Но что же делать? Есть только два выхода: или позвать его опять, или никогда его не видеть! Среднего ничего нет! Нет! Нет! Выйти замуж за него невозможно. Критика в один голос назвала его бездарностью. Все утверждают, что нет никакой надежды на то, чтобы он стал чем-нибудь большим, чем посредственностью. А стать женой посредственности, второстепенного или третьестепенного музыканта… Ни за что на свете! Лучше умереть… А что будет с ним? Что будет с ним?!.
