Она попросила принести еще кофе, отодвинув чашку с остывшим.
– О чем ты думаешь? – спросил он, накрыв ее руку своей.
Она вскинула глаза, и, сверкая яркими точечками опрокинутых внутрь вопросов, долго смотрела на него. Наконец, спросила.
– Что ты хочешь от меня? – раздельно произнося каждое слово, спросила она.
– Я? – переспросил он.
– Ты! – грубо ответила Аглая.
– С чего ты взяла? – попытался удивиться он.
– Я? – возмутилась Аглая. – С чего я взяла? С потолка!
Вульф растерянно улыбнулся.
– Так, я слушаю, – торопила она собеседника.
– Аглая, я не понял твоего вопроса, – ответил он. – У дядюшки есть...
– Я спросила, что – ты! – хочешь – от меня? Непонятно?
– Нет, – мягко мотнул головой Вульф.
– Нет? – переспросила Аглая. – А мне – понятно.
– Что тебе понятно? – переспросил он.
Аглая блефовала, но видела, что и сидящий напротив в раскованной позе человек – тоже... Тоже блефует. Вот только почему? Что ему от нее надо? Откуда она его знает?
Она спросила наугад:
– У твоего дядюшки есть ковровый магазин в Иерусалиме?
– У него много всяких магазинов. Наверное, есть и ковровые, – спокойно ответил тот, про себя вспомнив недобрым словом приемного дядюшкиного сына Давида, которому доверили незаметно задержать Аглаю на два часа – всего на два часа! – чтоб Старик сам – своими глазами! – мог удостовериться в идентичности талисмана, висящего на шее этой симпатичной русской, тому, другому, что был когда-то символом и залогом процветания рода. Талисману, с потерей которого начали возводиться один за другим сырые семейные склепы.
– Мне не нравится это место, – сказала Аглая.
– Мы можем пойти в хороший ресторан, – предложил ей Вульф.
– Да, пожалуй, я действительно голодна.
По сверкающему вечернему Тель-Авиву, вдоль машущих рекламными щитами улиц они ехали в сторону моря.
...Аглая указала на столик в центре зала и, не читая меню, заказала парочку самых дорогих блюд.
Время двигалось как-то зигзагообразно, словно убегало от гончих собак.
Ей казалось, что она слушает Вульфа, но он практически ничего не говорил. Она что-то рассказывала сама, но, хоть убей, не помнила, что.
В ресторане начали появляться люди.
«Свои», – узнала Аглая по одежде, выбору спиртного и манере чокаться.
Все туже затягивались петли бегущего времени. Все отчаяннее пыталась Аглая связать хоть что-нибудь воедино. Голос, Содом и Гоморру, женщину, на медово-липкой коже которой висел ее талисман... Она искала в глазах сидящего напротив мужчины хоть какой-нибудь ответ.
