II
Пришли г-н Губен и Шан Марто. Г-н Бержере объяснил им, о чем идет разговор:
− Мы вспоминаем, как моя мать когда-то выдумала в Сент-Омере садовника и дала ему имя. И он стал жить.
− Дорогой учитель, не будете ли вы добры повторить−− сказал г-н Губен, протирая очки.
− Пожалуйста, − ответил г-н Бержере. − Этого садовника не было. Этот садовник не существовал. Мать сказала: «Я жду садовника». И − садовник возник и начал действовать.
− Дорогой учитель, но как же он действовал, если не существовал? − спросил г-н Губен.
− Он существовал особым образом.
− Вы хотите сказать, это было воображаемое существование, − несколько пренебрежительно сказал г-н Губен.
− А разве воображаемое существование − это ничто? − воскликнул г-н Бержере. − А разве герои мифов не могут оказывать влияние на людей? Вдумайтесь как следует в мифологию, господин Губен, и вы заметите, что самое глубокое и длительное воздействие на души производят не столько реальные, сколько воображаемые существа. Всегда и везде существа, не более реальные, чем Пютуа, внушали народам ненависть и любовь, ужас и надежду, толкали на преступления, принимали жертвы, создавали законы и нравы. Господин Губен, поразмыслите об извечной мифологии. Пютуа − мифическое лицо, правда, весьма незначительное и самого невысокого разряда. Неотесанный сатир, некогда усевшийся за стол наших северных крестьян, удостоился чести появиться на картине Иорданса и в басне Лафонтена. Косматый сын Сикораксы попал в дивный мир Шекспира. Пютуа не повезло, им пренебрегут художники и поэты. Ему не хватает величия и причудливости, не хватает стиля и характера. Он зародился в слишком уж рассудительных умах, в среде людей, умеющих читать и писать и совершенно лишенных той прелестной фантазии, которая повсюду сеет сказки. Я думаю, господа, сказанного уже достаточно для того, чтобы вы поняли истинную сущность Пютуа.
− Я уяснил себе это, − сказал г-н Губен.
Господин Бержере продолжал:
− Пютуа был. Могу это утверждать. Он был. Присмотритесь, господа, и вы придете к выводу, что бытие никак не предполагает субстанции, а означает лишь снизь субъекта с атрибутом, выражает только чистое отношение.
− Несомненно, − сказал Жан Марто, − бытие без атрибутов − почти ничто. Не помню, кто из древних сказал: «Я тот, кто есть». Извините несовершенство моей памяти. Все запомнить невозможно. Но тот, кто говорил таким образом, был на редкость неосторожен. Своим необдуманным изречением он позволил предположить, что лишен атрибутов и стоит вне всяких отношений, − следовательно, объявил, что он не существует, и легкомысленно сам себя упразднил. Держу пари, что больше о нем никто и не слыхал.
