«Ну, и дура же ты, Кострова! — ругала она себя. — И чего тебе не сиделось дома, чего не лежалось в тени Аниного зонта, чего не дремалось под мерное щебетание её неуёмного звонкого голоска?!! Вот и нашла приключения на свою задницу! А ведь ещё выбираться обратно, а потом и плыть без остановки как минимум полчаса! Ну, и бестолочь же ты, Ленка!»
Почесываясь и продолжая ругаться, но уже как-то более спокойно и смиренно, девушка приблизилась к черному камню, который показался ей меньше и невзрачнее, чем прошлым летом. Но главное состояло в том, что на некогда девственно-нуаровой поверхности камня появилась надпись на современном языке, но сделанная старославянским шрифтом, точнее, современным шрифтом, стилизованным под старославянский, поэтому для её расшифровки девушке пришлось затратить несколько секунд. Текст, высеченный на валуне, гласил:
А кто станет у камешка тешиться, перескакивать
Черный камень — тот останется здесь навеки!
Лена поняла, что это потрудились астровцы, и что преследовали они самые добрые намерения — предотвратить случаи вандализма на территории своей сакральной вотчины.
«Вот видишь, — обратилась она к валуну, гревшемуся на солнцепеке, — и тебя поцарапали, и тебе причинили боль! А я вот ради тебя здесь, все жертвы тоже ради тебя, все раны! Поможешь мне? Посодействуешь?… Молчишь, да? Нечего тебе сказать? Эх, ты! А еще Алатырем зовешься, косишь чуть ли не под сам Святой Грааль, а нем как рыба? Ну, тогда хоть ранки мои согрей — может, быстрее заживут».
Несмотря на усвоенный с детства благодаря советской школе скептический атеизм и сегодня частично державший в своих цепких щупальцах её молодую душу и бывший причиной её иронично-панибратского тона в разговоре со столь священным фетишем, каким был предстоящий перед её взором овальный нуаровый менгир, Кострова в глубине души оставалась все же в большей степени натурой, любившей мистическое, верившей в трансцендентные измерения бытия и стремившейся, возможно, большей частью бессознательно, найти входы в эти потусторонние области. Потому ирония её как-то сама собой улетучилась и сменилась серьезно-торжественным настроем. Последний же, завладев девушкой, побудил её встать перед валуном на колени, обнять его, словно очередного любовника, прильнуть щекой к гладкой и теплой, но неживой плоти.
Прижимаясь к Алатырь-камню, Лена стремилась обхватить его так, чтобы максимально увеличить площадь контактирующих поверхностей двух тел. Но не по каким-то сакральным соображениям, а просто потому, что камень был не просто теплым, а
