Потребовалось несколько дней, чтобы, наконец, выследить Лауру, после того, как ее брат выложил новость о ее возвращении в Монумент. Телефонная линия все еще не работала: Лауры никогда не было дома, когда он звонил или, по крайней мере, никто не подходил к телефону. Устало бродя по укутанным испариной улицам, он часами выжидал напротив входа в школу «Верхний Монумент», встречая ее подруг, всех этих Дебби и Донн, с пустых лиц которых на него смотрели лишенные выражения глаза, словно он перед ними никогда прежде не появлялся. Его ушам выдавалась самая бесполезная информация: «Лаура? Она была здесь минутой раньше», или «О… уже два или три дня мы ее не видели». Он следил за автобусной остановкой и магазинами около школы. Он вымокал от пота. Глаза начинали болеть и чесаться от беспощадного солнца. Он чесался и фыркал, с тревогой и отвращением осознавая, что где-то простудился. Он чихал по нескольку раз подряд. Возможно, у него была аллергия. Простыть на жаре было бы полным унижением.
Бесконечное дежурство, наконец, было вознаграждено, когда он увидел, как она вышла из аптеки «Беккер» (он не заметил, как она туда вошла) и направилась к почтовому ящику, где она опустила в щель письмо. Прощальное письмо, адресованное ему, в котором окажется последнее «Прощай навсегда»? Но скорей всего не «подождем до семнадцати», как, однажды она ему сказала.
На многолюдном тротуаре, укутанном автобусным перегаром, стояла одна из ее подруг — блондинка с кудрями, почти закрывающими ее глаза. Она ожидала Лауру около желтого пожарного гидранта. Рядом в коляске кричал ребенок, в то время как его молодая мать облизывала тающий конус земляничного мороженого. На этом месте Лаура Гандерсон последний раз с ним попрощалась. Ни волнующая музыка, звучащая на фоне, ни ее тихое присутствие не сделало ее ближе. Ее глаза рассказали ему всю правду прежде, чем она произнесла первое слово, напряжение в них было таковым, словно ее сознание было занято более важными вопросами, чем тяжелое состояние Оби. Он мог быть нищим, просить милостыню, и с таким выражением лица кто-нибудь, проходя мимо, мог быстро кинуть ему десятицентовую монетку или спросить дорогу. Она монотонно отвечала на его вопросы, и позже он не смог бы вспомнить, что ей говорил, и что у нее спрашивал. Она говорила терпеливо, словно с кем-то слегка заторможенным, пока, наконец, не сказала: «Оби, все кончено». Она непосредственно адресовала это ему, наконец, признав его как человека.
