Он открыл пианино, словно снял крышку гроба, взглянул на клавиатуру, которая поприветствовала его своей отвратительной улыбкой с пожелтевшими зубами. Его палец коснулся «до» первой октавы. На удивление глубокий звук заполнил собой комнату. Он замер, вслушиваясь его отражение от стен и потолка.
Он вспомнил, что «C» — это нота «до» на клавиатуре, а также просто буква. Буква, разрушившая его жизнь — оценка, как-то раз поставленная Братом Лайном.
Дэвид закрыл крышку пианино, заставив исчезнуть ужасную улыбку желтых клавиш. Еще какое-то мгновение он стоял около пианино, словно в ожидании команды, будь она от неодушевленного предмета: от элемента мебели, музыкального инструмента или от человека? Он не знал, откуда она последует, но все же был уверен, что выполнит эту команду, как только она прозвучит. И что ему нужно будет сделать: с собой, с Братом Лайном?
Он тщательно закрыл за собой раздвижные французские двери и подошел к окну столовой, выходящему на задний двор. Там надрывно кричала птица, словно ее ранили. Земля, которую отец перекопал для посадки деревьев, лежала в беспорядке, почти как на свежей могиле.
---
Сложность была в том, как найти коричневый полуботинок с растрепанной «молнией» и болтающейся медной пряжкой среди сотен, черт возьми, тысяч пар обуви, ходящих повсюду в Монументе. Невозможно? Но он должен был заставить себя найти это возможным. Надо было принять меры. Найти. Где-нибудь начать — и это где-нибудь было в «Тринити». И затем продолжить дальше.
Устав «Тринити» в отношении одежды был не слишком строг. От учащихся требовалось, чтобы каждый был в рубашке, галстуке, пиджаке и брюках неустановленного цвета. Запрещены были спортивные тапки (за исключением спортивных уроков), ботинки и рабочая одежда. Наиболее популярной обувью в «Тринити» были полуботинки, застегиваемые на «молнию» и затягиваемые пряжкой.
«Хорошо подумай», — сказал себе Оби, одеваясь утром в школу, как обычно, имея трудности с узлом на галстуке, чтобы второй конец не торчал из-под первого. Он не мог себе позволить быть пессимистом. С пессимизмом приходят безысходность и отчаяние, и, наконец, поражение. Он не мог позволить такому случиться, как и не мог все это так просто бросить, потому что вся его жизнь была под опасностью разрушения, и нельзя было бездействовать, чтобы такое произошло.
Где-нибудь, наверное, в эту же минуту кто-то у себя дома надевал изрезанный полуботинок, пока ноги Оби по очереди втискивались в его собственную обувь.
