Когда Зетек вернулся к летчикам, Папрскарж, надев старомодную длинную ночную рубаху, собирался ложиться в постель. Он продрог, ноги у него были ледяные, и он подумывал, не согреть ли воды для грелки. Но ему не хотелось будить Милушку, поэтому он быстро забрался под перину.
Сон, однако, не шел. Папрскарж лежал и удивлялся тому, как все хорошо обошлось.
«Значит, я все же впутался», — осознал он вдруг и улыбнулся. Впервые за долгое время он был доволен собой.
На другой день Папрскарж снова был во власти сомнений: верить или не верить? Да, это советские, но как поведет себя Зетек? Не рассказал ли он кому об этом?
Папрскаржу не так-то легко было забыть Гавранека и Фабиана. И не только из-за ужасных минут очной ставки: еще сильнее, пожалуй, на него подействовали их объяснения.
* * *
Колокол на башне костела бьет полдень. Около школы прохаживается Йозеф Папрскарж. Он обходит лужи, примечает, как люди с ним здороваются, поворачивается и идет обратно. Дожидается конца занятий. Неодолимая сила влечет его в школу, но он удерживает себя. Знает, что это только растравило бы старую рану, поэтому ходит неподалеку и слушает, как то усиливается, то ослабевает голос колокола.
Из школы вырывается толпа людей, и Папрскарж спешит к двери, чтобы не пропустить Граховеца. Увидев его, подходит к учителю, и они идут рядом.
— Мы не закончили разговор, начатый у родника, Руда.
— Да, не закончили.
Граховец удивленно смотрит на сияющего Папрскаржа, которому явно не терпится поскорее что-то выложить.
— Я знал, Йозеф, что ты придешь.
— Знал?
— Конечно. Знал, что ты придешь, как только у тебя пройдет первый страх.
— Ну что ты говоришь, Руда! Это был не страх, — защищался Папрскарж. — Это было… что-то совсем другое.
— Но это уже прошло, и ты сам идешь ко мне, в то время как я из предосторожности бегаю за тобой по лесам, — смеется Граховец. — Ну говори, Йозеф. Что тебе нужно?
— Я бы хотел, Руда, если можешь, конечно… чтобы ты пошел со мной на словацкую сторону.
Граховец посерьезнел.
— А что, разве ты хочешь уйти?
— Ну что ты! Просто есть люди, для которых это вопрос жизни и смерти. А я, сам понимаешь, границу не знаю… Ну так как, Руда? Поможешь?
— Сколько их?
— Четверо.
Граховец посмотрел на Папрскаржа — снова это был тот же восторженный, увлеченный человек, которого он знал раньше, только в годах. После четырех лет тюрьмы он, конечно, не стал моложе.
— Знаешь, Йозеф, не подумай чего плохого, но, если ты можешь доверить мне этих людей, я бы лучше один перевел их.
