Петроградская городская дума превратилась в явно контрреволюционную организацию. И, занявшись борьбой против Советов, дума совершенно прекратила ту работу, для которой, собственно, была создана. Разрушалось городское хозяйство, редко ходили трамваи, с перебоями действовал водопровод, а думцам было не до этого - они занимались высокой политикой.
11 ноября в Смольном собрались гласные-большевики, чтобы обсудить создавшееся положение. Общее мнение было таково: дума полностью разоблачила себя. Нельзя дальше проявлять мягкость по отношению к ней, пора принимать меры. На том и порешили. Совет Народных Комиссаров издал декрет, в котором говорилось, что старая дума считается распущенной и будут проведены новые выборы.
Состоялись они через две недели. Из двухсот гласных, получивших доверие жителей города, сто восемьдесят восемь были большевиками. На первом своем собрании они избрали городскую управу, председателем которой выдвинули Калинина. Однако Шрейдер и его компания правомерность новых выборов не признали и по-прежнему продолжали заседать на Невском в здании с башней-каланчой...
- Время, - напомнил Мануильский.
Михаил Иванович бросил окурок и решительно направился в парадное. Отдал гардеробщику пальто, одернул френч. Зачесал назад волосы, прислушиваясь к гулу голосов, долетавшему из зала заседаний.
Он вошел - и сразу воцарилась глубокая тишина. По этой тишине, по хмурым лицам Калинин понял: гласные все знают и приготовились к встрече с ним. Ну, что же: выдержка еще никогда, кажется, не подводила его.
Мануильский остался в зале, а Михаил Иванович поднялся на трибуну. Сказал спокойно и веско:
- Я, избранный на основании всеобщего равного голосования петроградским городским головой, прошу вас сложить свои полномочия и оставить помещение.
Он ждал негодующих криков, ругани, топота. Но зал разразился смехом - злым, оскорбительным, надменным хохотом. Это был прием, рассчитанный на неожиданность, заранее обдуманный Шрейдером. И прием подействовал.
Михаил Иванович был обескуражен. Он умолк, не зная, что еще можно сказать гогочущему залу. Сквозь смех прорывались крики:
- Смотрите, какой голова! Смотрите!
- Из грязи!
- Фабричный!
- Глупость! Глупость! Глупость! - ввинчивался в уши пронзительный голос.
Калинин слушал издевательский хохот, и злость наполняла его.
- Господа! - он нарочно назвал их так. - Вы рано хохочете, господа! Пословица говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
