Лишь на исходе третьих суток, поздно вечером 5 декабря, поезд прибыл наконец в Новый Оскол. Климент Ефремович, изнывавший от нетерпения, первым спрыгнул с подножки. За ним - Щаденко.
Здесь чувствовался порядок. Станция оцеплена кавалеристами, перрон и освещенный вокзал пусты. Ни беженцев, ни любопытствующих зевак. Морозный ветер нес из темноты запах дотлевавших пожарищ.
Придерживая шашку, подбежал командир в длинной шинели, представился:
- Комендант буденновского штаба Гонин. С приездом!
- Чем порадуете? - спросил Ворошилов.
- Товарищ Буденный находится в Велико-Михайловке, в пятнадцати верстах отсюда. Ждет. Сани готовы.
- Не поморозите нас?
- Сена положили, тулупами укроем.
- Белых поблизости нет?
- Бродят на дорогах остатки. Но у нас охрана: полсотни сабель и пулемет.
- Хорошо, товарищ Гонин, давайте сани поближе. Комендант махнул рукой. Из-за станционного здания вылетела тройка орловских рысаков, развернулась лихо, замерла как вкопанная. Только рослый коренник гнул могучую шею, правым копытом бил землю, рвался в стремительный бег, на простор.
Гонин улыбался, довольный.
С прибытием поезда станция ожила. В конце состава раздавались хриплые голоса бойцов, ржали лошади: выгружался эскадрон Башибузенко. На перроне, поеживаясь от холода, строились московские добровольцы. Им предстояло идти в Велико-Михайловку пешком.
Убедившись, что все в порядке, Климент Ефремович отправил Щаденко доложить Егорову: можно ехать.
Забежал в купе к Екатерине Давыдовне:
- Ты пока здесь... На станции типография, которую буденновцы еще в Воронеже у белых отбили. Посмотри печатную машину, шрифты. И вообще - займись, газетой.
- Хорошо, Клим.
- Завтра или послезавтра потребуется напечатать приказ номер один по Первой Конной армии. В виде листовки.
- Как только пришлешь текст...
- Вот и все, - он прижался щекой к плечу жены, замер на несколько секунд, будто впитывая надежную теплоту. Повернулся резко и пошел не оглядываясь. Ему трудно было расставаться с Катей, даже на короткое время.
Из соседнего вагона появился рослый Егоров в офицерской папахе, в добротной шинели, перехваченной портупеей. Под сапогами размеренно скрипел снег. Среди разномастно одетых людей, не соблюдавших никакой формы, Егоров словно бы олицетворял незыблемость и необходимость армейских порядков, и это внушало невольное уважение. При виде его бывалые вояки застегивали пуговицы, поправляли шапки, опускали поднятые воротники. Климент Ефремович поймал себя на том, что сдвигает кобуру, съехавшую на живот. Усмехнулся: даже на него действует Александр Ильич. Воистину военная косточка!
