Ничего странного они не делали, и я так и не понял, чего Стайн испугался, вот только говорили они непонятно. Я таких слов и знать не знаю, да и теперь не вспомню. Трое эти по лестнице спустились и прямо к двери в подвалы… зашли, осторожно за собой закрыли. И все. Я тут вдруг и заметил, что Марка всего трясет. То ли услышал что, то ли одежда странная насторожила, только перепугался он не на шутку. Первым из нас к спальне кинулся, как он топотом своим сестру Агнесс не разбудил, до сих пор в толк не возьму.
А через две ночи Стайн и с еще пятеро опять пошел на чужаков смотреть. Вернулись все в беспамятстве, только имена свои помнили и жизнь приютскую. С тех пор ни про сестру Мэри Альму, ни про чужаков никто и не вспоминал… пока твой чемодан не вывернули.
— А другие ведь спрашивали тебя? – подал голос Том.
— Спрашивали, – вздохнул Симон. – Николас спрашивал, Пиклс опять же. Я тогда подробностей не рассказал, ни к чему нам суета. Слухи они всегда только страху нагоняют, а ничего толком не объясняют.
— А зачем слухи? Почему же не узнать толком, что это за люди?
— Ты меня слушал плохо, Том? – нахмурился Симон. – Стайн… тот самый Стайн, что родился и вырос с нами вместе… перестал лунатить. И даже тугодум Пиклс тебе скажет, что здесь без «чужаков» не обошлось.
— Что же так все и оставить? – вознегодовал Том.
— А это уж твое дело. Я для себя выбрал молчание, спросят, повторю, что и прежде говорил – люди эти обычные, из религиозной общины, священнослужители, а одеты по своей вере.
Том открыто не возразил, но Симон понял, что поступит по–своему, предупредил:
— Станешь гнездо осиное ворошить, смотри, чтобы других не задело. Лучше, чтобы в приюте об этих чужаках никто не вспоминал.
— Не учи, я понял.
Том кусал губу раздумывал, а Симон улыбнулся мечтательно, вдруг сказал невпопад:
— Давно мы так не разговаривали.
Том вздрогнул, глянул на Симона, припомнил, что уже сидел вот так же с ногами на его постели.
— Лет с шести, – подсчитал Том, но, устыдившись сентиментальности, мигом оговорился: – Интересы меняются и друзья вместе с ними.
Губы Симона дрогнули в печальной улыбке, глаза опустил.
— Твои интересы сами по себе не допускают понятия «друзья».
— Это плохо? – спросил Том с вызовом.
— Это очень по–твоему, – ответил Симон без улыбки.
Разговор на этом прекратился, и Том вернулся в свою постель. Сразу закрыл глаза, но рой шумных мыслей не давал заснуть еще долго.
Двенадцать лет он считал приют самым скучным местом на свете. Строгие монахини, одинаковая повседневная форма, предсказуемый распорядок дня и забор, за пределы которого никогда не выходил.
