— Руссо диаволо! — рычал тот, расстегивая сюртук композитора. — Руссо диаволо!
И в тот же миг где-то рядом раздался резкий и властный окрик:
— Эй, на гондоле! Что там у вас происходит? Я — капитан Симпсон. Отвечайте!
Окрик раздался дважды, по-английски и по-итальянски. А затем послышалось щелканье взводимых курков. Руки гондольера сразу обмякли.
«Я спасён», - подумал Петр Ильич…
В гостиницу Чайковский вернулся поздно. Обеспокоенный хозяин, увидев бледное лицо и мокрую одежду гостя, всплеснул руками:
— Ах, синьор Пьетро! Что это с вами? Что стряслось?
— Ничего особенного, — хрипловато и недовольно буркнул Петр Ильич и велел поскорее подавать ужин.
А после ужина пришли шарманщики. И попросили позволения исполнить несколько песен для знатного иностранца. Это были отец и дочь. Шарманка у них была плохонькая, старая. Ручка ее вращалась с трудом.
«После песни гондольера мне не хватает только песни шарманщика!» — горько подумал композитор. Но прогонять бедолаг не стал. И они, устроившись посередине гостиничного двора, завели нескончаемую песню.
А Петр Ильич сидел в своем не слишком роскошном номере перед раскрытым окном и думал. Думал о том, что и здесь, в Италии, не найти ему покоя и вдохновения. Не найти и обещанного Волшебного Пера. Да и вообще Петр Ильич почти перестал верить в то, что когда-нибудь это Перо отыщет. Слишком уж трудная задача. По плечу разве какому-нибудь сыщику. А ведь Петр Ильич не сыщик. Он русский композитор! И хоть и трудненько писать музыку, но все ж легче, чем искать какое-то, может, никогда и не существовавшее Перо. Как оно, кстати по-настоящему, а не понарошку выглядит, на что похоже? Не на ту ли дальнюю венецианскую башенку? Хорошо бы на неё!
Башню, однако, не возьмешь с собой! Не возьмешь с собой и Венецию!
Венецию не возьмешь, а вот музыку о Венеции взять можно. Особенно эту вот медленную, набегающую волной песню, которую поют под окном бродячие шарманщики. Взять эту песню, а может, и кусочек той баркаролы, что пел морской разбойник. Взять их, и дальше, дальше, в путь! И прощай, Венеция! Узкие каналы, прощайте! Золотой лев и крылатые лошади на соборе святого Марка — прощайте тоже! Может, в пути зазвучит наконец его собственная, ещё никогда и никем не слышанная музыка. И схлынет всегдашняя грусть, улетит меланхолия, волшебное вдохновение короткой молнией ударит в руку, — и ляжет на нотную бумагу всё, что случилось здесь, в Венеции…
А пока, смотри: он уезжает. Он снова уезжает, этот странный человек! Верный слуга Алексей Софронов укладывает чемоданы в наемную карету, и Петр Ильич сходит с крыльца сырой, пахнущей плесенью венецианской гостиницы. Он одет в широкий плащ, прихваченный на груди застежкой. Осанка и лицо его полны благородства, а борода еще не стала белым невесомым пухом.
