Газета "Своими Именами" №25 от 19.06.2012 | страница 51



Николай Викторович

ЛЕВАШОВ

Последние 20 лет он в соответствии со своими представлениями всеми силами боролся за интересы нашей Родины. Однажды сказал: «Даже моя смерть принесёт пользу, объединив людей на борьбу за своё будущее, где нет места лжи и подлости».

Выражаем глубокое соболезнование близким, соратникам и друзьям покойного.

Редакция и читатели газеты

ИСТОРИЯ

НАЧАЛО ВОЙНЫ

22.06.41

Мамочка!

Я проснулась от непонятного грохота, окна все дрожат. 4 часа 20 минут (московское время). Руки дрожат. От некоторых ударов я сильно вздрагиваю. Маир дежурит. Расстались вчера в 12 часов. Боюсь как бы от волнения не наступили роды. Хочу успокоиться, но ничего не выходит. Я вся дрожу и не в силах писать. 4.45 первый воздушный налет.

В воздухе гул самолетов. Собираюсь к отъезду.

Вчера я плакала, Маир настоятельно требовал моего отъезда в Алагир. Теперь уже поздно. Первые орешки с самолетов в 4 часа 50 мин, 5.10 уже три налёта. Недалеко разорвалась бомба. В 6.00 после полуторачасового отдыха, опять летят германские самолеты. Стреляет зенитная артиллерия совсем близко.

24.06.41 5 часов 45 минут мимо нас вели пленных человек 60 красноармейцев. Среди них впереди шел высокий черный, мне показалось, что Маир. Я, как сумасшедшая, вскочила с постели и выбежала в огород. Через заборную щель жадно впилась глазами в проходивших… но «чёрного» я не видела. Соседи сказали, что Маира там не было. Непрерывно жужжат германские самолеты, раздается приглушенная стрельба, иногда вздрагивают окна. Это относительно спокойная обстановка.

Я совсем потеряла ориентацию во времени, сегодня, вероятно, 25.06.

22.06 в 8 часов за мной пришла соседка Кира, побежали на работу. Над нашими головами летят германские самолеты, мелькают облачка от выстрелов нашей зенитной артиллерии. Не могу писать - трясутся стены … Самолетов еще не видно.

Мы бежали через парк, душа уходила в пятки. Мы, как аисты, на несколько минут прятали головы под раскидистые деревья и опять бежали дальше. На улицах ходили красноармейские патрули. Вот мы и в амбулатории. Внизу наскоро организован перевязочный пункт. Из врачей Липник с женой, Эпштейн – молодой. Главврач организовала это и убежала домой. До меня уже были тяжело раненые, с которыми орудовала Ш.

Внизу было много народа, поэтому я пошла наверх и сказала, что постараюсь заснуть, чтобы иметь силы для работы. Я поднялась в свой кабинет, легла на кушетку. Зенитная стрельба мне не давала покоя. Я тоже начала работать. Призвала наверх двух трясущихся санитарок, которым указывала, что следует убрать и куда еще можно налить воды. Пришла наша главврач. Она была бледна, нервно курила папиросу. Её четверо детей были отправлены в госпиталь и где-то застряли по дороге. В госпитале их не было. Тот район бомбили, и мать туда не пропустили. От нее я узнала, что первым эвакуировался горздрав, руководства никакого нет. I, II больницы, кожно-вен., туб. больница по телефону не отвечают. Я добилась связи только с III, которая находится у Неманcкого моста. Вдруг раздался страшный гул самолета, совсем над нами. Угрожающий звук быстрого снижения. Кто-то истерически кричал «тушите свет», все метались по темному вестибюлю. Я вбежала в регистратуру, ища выключатель. Я приближалась к окну. Успела дойти только до стола. Электрическая лампочка закачалась и погасла сама. Какая-то сила подхватила меня и понесла в обратном направлении. Я вылетела в открытую дверь и упала на лежащую на полу толпу медперсонала. Кругом было темно и ничего не видно от пыли. Обвалился потолок, все стекла были выбиты. И так мы лишились электричества… это был первый толчок. Зажигательная бомба упала на Советской улице недалеко от амбулатории. Землетрясение улеглось. К нам принесли тяжелораненых. Один с окровавленным лицом, перекошенным на сторону, – в бессознательном состоянии. Доктор Липник заявил: «Этого надо в больницу, нам с ним нечего делать». Руки и ноги у него тряслись, и он говорил, что ему плохо с сердцем. У меня очень болел живот, и я поминутно бегала наверх. Я видела, как теряются врачи, и поэтому держала себя в руках. Я подошла к больному и осмотрела его голову. Липнику стало неудобно, и он сказал: «У больного вывихнута челюсть». «Не вывихнута, а сломана», - ответила я, попрося его отойти от света, падающего из окна на лестницу. С помощью санитарки я перевязала больного, положила на бок, чтобы у него не было затёков в дыхательное горло. На кричащих легких больных я не обращала внимания, ими занимался доктор Эп. Девушки сандружины принесли раненую в голову женщину, перевязка ей уже была сделана. Смотрю на Л., а он её развязывает, спрашиваю: «Зачем?»