— Возьмите карабин.
Мог бы обратиться один раз на «ты». Не мог. Подчеркнутое «вы» любого держало на месте, предусмотренном субординацией, а субординация была нужна для жизни без рассуждений и без проявлений сердечности, на которую Белка был совсем неспособен. Старшина давно называл нас всех на «ты», а он…
Белка сказал:
— Отдайте Ганичеву по обойме патронов. Сколько у нас гранат?
— Шесть, — ответил Лушин, который берег запалы.
— Две — Ганичеву.
Расстегнув кожаные подсумки на ремнях, ребята быстро вытаскивали по обойме и отдавали Саше, а он засовывал их в карманы. Я уж говорил, что у меня, наводчика, был пистолет «ТТ», а у остальных в расчете карабины без штыков, личное оружие артиллеристов. Те же винтовки, только покороче пехотных.
Я не хотел видеть, как остается Саша, и побежал к мазанке, где были старшина и Веня. Ведь они еще ничего не знали. А старшина велел мне все рассказать ему. Я бежал и не понимал, как сейчас скажу о майоре, о том, что Саша остается, что за оврагом немцы, что надо немедленно класть Веню на лафет и ехать дальше, неизвестно куда. Мы теперь знали дорогу, но никто не знал, далеко ли она для нас тянется…
— Что за выстрелы? — спросил старшина. — Немцы?
Он облегчил мне задачу, но все же я не сказал ему «да».
Только покивал головой и похлопал глазами. Эдька Музырь влетел в хату и выпалил:
— Майор взорвал свой броневик… И мост… Там танки! Скорей!
— А сам? — спросил старшина.
— И сам.
Старшина встал с края постели, на которой вытянулся Веня, постоял и посмотрел на него.
— Вот елки-палки! — сказал он просто, как будто ничего не творилось вокруг. — Опять глаза закрыл! Якубович!
— А если бы майор… Если бы его вдруг взяли в плен… — прошептал Эдька, обращаясь ко мне и вешая на себя карабин. — Они уже были бы здесь!..
Старшина услышал и спросил голосом, полным гнева:
— У кого жар, Музырь? У Якубовича или у вас?
— Товарищ старшина! — умоляюще прогнусавил Эдька и захотел рассказать, как это было, слова посыпались из него, как горох…
И тут вошел в мазанку Саша, который, может, заждался меня или не понадеялся, что я различу его карабин, хотя по ремням, по царапинам, по разной, если приглядеться, черноте стволов мы не путали карабинов.
— Саша! — взмолился Эдька. — Это правда? Скажи!
— Правда, — сказал Саша. — За оврагом — танки.
И мы услышали шепот Вени, совсем слабый:
— Товарищ старшина! Меня нельзя оставлять… Я еврей… Я хочу воевать!.. С вами хочу!..
Старшина и его одернул:
— Разговорчики, Якубович! Кто кого собирается оставлять? Как будто мы другого оставили бы! Нам все одинаковы!
