— Право же, мистер Келли, предоставьте это лучше нам.
Патрик зло и в то же время с горечью рассмеялся:
— У вас что, крыша поехала, как говорят нынешние юнцы? Неужели я допущу, чтобы этот негодяй оказался в руках «работников социальной сферы» или каких-то там «милосердных»? Неужели позволю поместить его в какую-нибудь превосходную лечебницу, где он в полной безопасности будет гулять по парку, смотреть телевизор и видео? А года через два-три выйдет как ни в чем не бывало на волю и пойдет работать в детский дом или еще куда-нибудь в этом роде, да? Нет уж, дорогая моя! Ничего этого не будет. Он дорого заплатит за смерть моей девочки и другой женщины тоже. У той ведь, черт побери, трое маленьких ребятишек! Признайтесь, неужели вы считаете справедливым, чтобы этот ублюдок наслаждался жизнью, а моя крошка гнила в земле?! Да ни за что на свете!
Кэйт молчала, опустив голову, чувствуя, что в чем-то Келли прав. Высокие принципы — это, конечно, прекрасно, насилие — удел скотов. И все же в самых дальних уголках души против ее воли зрело ощущение, что насилие по отношению к преступнику, пожалуй, допустимо. Ведь у нее у самой дочь. Но всю жизнь она считала, что справедливости следует добиваться только законными путями. За это ей и платят. Что и говорить, она прекрасно понимает Келли, его желание жестоко расправиться с преступником. Однако не позволит ему этого. Отыщет убийцу и засадит в тюрьму.
Злом зла не побороть. Насильник, несомненно, душевнобольной! Его необходимо изолировать от общества. Когда она отыщет его — именно когда, а не если, — то упрячет подальше для его же собственного блага!
У медали две стороны. Келли сам это поймет, когда немного успокоится.
По крайней мере, она на это надеется. Она слышала, как тяжело вздыхает Патрик, и тоже тихонько вздохнула, подумав о том, какое его постигло горе — ведь он потерял самое дорогое, что было у него в жизни.
— Сколько сейчас времени? — решилась наконец спросить Кэйт.
— Без четверти двенадцать. — Он печально поглядел на нее. — Простите меня! Сегодня такая ночь — единственная в году! — а я вас оторвал от семьи.
— Не надо извиняться, мистер Келли.
Лицо его было совсем близко от ее лица, и на Кэйт вдруг нахлынуло какое-то странное ощущение: ей показалось, будто она только что закончила бег на длинную дистанцию, даже дыхание перехватило.
— Вы же знаете, это моя работа.
Патрик Келли смотрел в карие глаза Кэйт. Выражение печали придавало им какое-то особое очарование, и он подумал, что именно в глазах таится загадочность женской души.
