Джордж и Джозеф подскочили к матери и принялись поднимать ее грузное тело со стула. Илэйн и Лилиан смотрели, как Нэнси, опираясь на сыновей, проковыляла в гостиную.
— Не женщина, а исчадие ада! — прошипела Лили, как только за ними захлопнулась дверь.
— Я все слышу, Лили! Еще не оглохла! — Голос Нэнси, казалось, просочился сквозь плотно закрытую дверь.
Илэйн прижала ладонь ко рту, чтобы не прыснуть от смеха.
— Просто невероятно! У нее, Илэйн, слух, как у слона! Представляешь?
— Я все хорошо представляю и очень тебе благодарна. И не спрашивай, не возьмем ли мы драгоценную мамочку к себе. Я сразу отвечаю: нет! Ее нельзя оставлять одну, а мы с Джорджем оба работаем!
Лили вздохнула: «Я и не стану спрашивать, потому что знаю наверняка, какой будет ответ!»
Джордж и Джозеф усадили мать на диван, подоткнули ей под бока подушки.
— Ты, Джозеф, иди доедай свой ужин. Я хочу поговорить с Джорджем наедине.
Джозеф не вышел, а прямо-таки выскочил из гостиной, несмотря на свой возраст. Он, процветающий бизнесмен, чувствовал себя с матерью восьмилетним мальчишкой и по-прежнему повиновался ей. Нэнси похлопала рукой по дивану:
— Сядь рядом с мамочкой, Джорджи!
Он осторожно придвинулся к туше.
Какое-то время Нэнси пристально вглядывалась в лицо сына.
— Годы не пощадили тебя, мальчик мой, верно? Ты и сам это знаешь.
Она обдала его запахом духов «Ландыши», и в нем проснулись воспоминания детства: дом в Бау с террасой, война, смерть отца, бесконечные любовники матери, «дяди», как он должен был их называть. Отца Джордж не помнил, знал только, что с его смертью что-то нечисто.
После войны мать упаковала в узлы все, что уцелело, и подалась в Ист-Хэм, где и осела.
Властная и жестокая по натуре, Нэнси Маркхэм не щадила детей. Им приходилось либо повиноваться ей, либо терпеть все последствия своего непослушания. Мать, разумеется, лучше всех знала, как следует поступать. И когда Нэнси велела Эдит отдать новорожденного в приют, та с болью в сердце повиновалась. Все это Джордж вспомнил, пока Нэнси говорила и говорила тихим, вкрадчивым голосом, жалуясь на свою тяжелую жизнь.
Нэнси клялась, что любит Джорджа, хотя он знал, что это ложь. И, глядя, как шевелятся ее ярко накрашенные губы, он представлял себе, как встанет сейчас с дивана, выйдет в прихожую, вытащит из-под половицы под шкафом швейцарский нож армейского образца. Воображение ему рисовало смертельный страх на ее лице в тот момент, когда она увидит направленное на нее лезвие. Раз, еще раз, еще! Исполосовать, искромсать эти жирные груди, это отвислое брюхо…
