— Не препятствовать, — ответил Константинов. — А какой у вас курс?
— Как на румбе?! — лихо крикнул Аренский.
— Двести два! — отозвался рулевой.
— Есть, — сказал Константинов. — Только кричать на мостике совершенно необязательно. Пожалейте свой баритон, любезный артиллерист.
Это тоже было неплохое практическое занятие. Служить, как Аренский, явно не стоило.
Убежденный черноморец Степа Овцын вышел служить на Балтику из очень высоких и торжественных соображений.
— Ты понимаешь, — сказал он Бахметьеву, — у нас в Севастополе все прошло спокойно. А здесь — Кронштадт и Гельсингфорс, понимаешь?
— Пока что нет, — ответил Бахметьев. — Кронштадт и Гельсингфорс всегда здесь были.
Разговор происходил в каюте Бахметьева и сопровождался глухим шумом винтов, дребезжанием стаканов в буфете кают-компании и шумом воды за бортом.
Взъерошенный Овцын вскочил с койки и, поскользнувшись, схватился за полку.
— Как не понимаешь? Забыл здешние события? Убийства и весь ужас? Потому-то я сюда и пошел!
Бахметьев невольно улыбнулся. Милейший Степа абсолютно ничего не понимал во всем, что происходило, и решил принести себя в жертву. Как это было на него похоже!
— Боюсь, что ты разочаруешься. Здесь больше никого не убивают и не собираются в дальнейшем.
— Ну вот! — И обиженный Овцын снова сел. — Как будто я этого хочу! Да ты пойми: я просто должен был пойти туда, где трудно.
— Трудно? — спросил Бахметьев и задумался,
Почему получалось так, что в разговоре со Степой он чувствовал себя чуть ли не стариком, а перед всеми остальными людьми на миноносце, в том числе и перед командой, был форменным мальчишкой?
И еще: почему старшие гардемарины в корпусе выглядели значительно солиднее, чем мичманы во флоте? Между обоими этими явлениями была какая-то связь, но отыскать ее он сейчас не мог.
— Нет, Степанчик, здесь вовсе не трудно. — Волна, хлестнув по борту, темно-зеленой тенью перекрыла иллюминатор. — Только, увы, жарковато и нельзя устроить сквозняк. Зальет.
Степа заморгал глазами и стал совсем похожим на опечаленную овцу. Нужно было срочно его утешить.
— Слушай, юноша. Я действительно забыл о первых днях революции и тебе советую забыть. Все это, видишь ли, было законно, неизбежно и… кончилось. Разумеется, нам с тобой придется служить не совсем в тех условиях, к которым мы готовились, однако это не столь важно. Служба остается службой.
Но Овцын запротестовал:
— Брось, пожалуйста. Тут какие-то комитеты, а потом митинги. Чего-то требуют и голосуют. Почему-то мир без аннексий и контрибуций. На кой черт вся эта война, если, например, Черное море по-прежнему будет заткнуто пробкой?
