— Тап! Тап! Караш! — Это означало: «Иди! Ищи волка! Смотри!»
В красноватых отблесках огня тень Ичана металась вслед за ним по скале, у подножия которой горел костер. Тень, как живая, то сокращалась, то вытягивалась, перебегая от уступа к уступу, словно хотела настигнуть Ичана и схватить его. Что ж, кто побывал в лагерях, иной раз и своей тени боится...
— Я еще совсем молодым был, в тридцать втором году Джунаид Хана в Кара-Кумах ловил! Я кочахчи[13] Баба Карли Ноурзамкуль опознал. На заставу двенадцать километров босиком бежал. Мне тогда замкоменданта латыш Ретцер сказал: «Ты, Ичан, настоящий пограничник, давай иди к нам переводчиком служить». Звание дали. Техник-интендант второго ранга был! Новое обмундирование, наган дали. Бегал, как огонь, все выполнял. А Шапошников хотел, чтобы я себя врагом народа признал.
— Ай, зачем ты говоришь «хотел», — возразил Хейдар. — Он тебе так в протокол написал.
— Шапошникову самому потом трибунал дали, — из чувства справедливости сказал Ичан.
— А тебя на три года в Воркуту отдыхать отправили, — добавил Хейдар.
— Ай, Хейдар-ага! — совсем расстроившись, воскликнул Ичан. — Зачем такой разговор начал? Не хочу вспоминать! Сейчас у меня все есть — жена, дети, дом в ауле. Геок-папак разрешил на родине в погранзоне жить, колхоз доверил отару пасти. Если бы старые раны всегда болели, человек совсем не мог бы тогда жить!
Стараясь успокоиться, Ичан снял тунчу с огня, заварил геок-чай, достал сочак — платок с чуреком, сахар, пиалы, сделал кайтармак, что означало «туда-обратно», налил чай в пиалу и снова вылил его в тунчу, чтобы лучше заварился. Затем налил гостю и себе, стал неторопливо пить горячий душистый напиток, одинаково необходимый и в жаркой пустыне и в прохладных горах. Одно только занятие Ичан делал неторопливо: пил чай. Во всем остальном, и правда, был как огонь.
— Хейдар-ага, — немного успокоившись, сказал он. — Как живет чопан, ты хорошо знаешь. Таяк[14] поставлю, голову на рогульку, глаза закрыл, задремал. Голова на грудь упала — проснулся, уже выспался. Кеч, кеч, кеч! — дальше пошел! Там зем-зем[15] — козу высосет, хвостом за ноги и не пускает; там гюрза или кобра овечку в губу укусит — накалывай ее иглой, выпускай кровь. Орлы — кара-коджир налетят, все равно как их шайтан из-под облаков на отару кинет. Совсем «вай-вай» кричи, таяком не отмахаешься. Трудно чопану, а только, Хейдар-ага, не хочу я никакой другой жизни. Моя жизнь здесь. На фронт не взяли, военком сказал: «Давай, Ичан Гюньдогды, оставайся дома, после Воркуты легкие у тебя немножко не в порядке, можешь только на родине в Туркмении жить. Как в другое место поедешь, немножко умрешь. Ты, говорит, Ичан Гюньдогды, хорошо умеешь пасти овечек, вот ты их и паси. Фронту и снаряды и овечки нужны. Рабочим, что пушки и танки делают, тоже нужны. Я их пасу, Хейдар-ага. Хорошо пасу. Солдат хорошо поест, хорошо будет воевать...
