— Почему они не стреляли? — раздается третий, совсем еще тонкий голос мальчика, он говорит на очень странном английском.
— Потому что они были хорошими людьми, — отвечает второй голос.
— Вздор. Все люди свиньи. — Этот голос я знаю. Это маленький Ганси.
Итак, здесь, в туалете, они сидят вчетвером и несут чушь.
— Они не стреляли, потому что, стреляя в бедных людей, выглядели бы еще более злыми. Наверное, тогда уже были фотографы.
— Много фотографов, — подсказывает итальянец. — А те, кто только и ждал того, чтобы карабинеры стали стрелять, или избивать женщин, или что-то еще, они выглядели, как звери!
— И что делали карабинеры? — спрашивает юноша с очень странным, тонким голосом.
— Они окружали баррикады и ни одного человека не впускали и не выпускали.
— Что, морили голодом? — спрашивает Ганси, мой названный брат.
— Да. Только все это было обычным делом. Наши родители отодвигали люки подвалов, и мы убегали, чтобы достать хлеб, колбасу и сыр. Карабинеры хватали парочку из нас, но не всех. Если ты маленький, можно быстро убежать.
— А потом?
— Потом мы шли покупать.
— У вас все же были деньги?
— Мужчины из киножурнала и с телевидения давали нам деньги.
— Ясно, — сказал Ганси, — хорошие люди! Но при этом они делали парочку милых снимков.
— Иногда кто-то из нас попрошайничал, — сообщает итальянец. — Я, например. А потом мы возвращались и кидали еду через головы карабинеров в окна, где были наши родители.
— Наверное, не добрасывали? — спрашивает кто-то с высокомерным акцентом.
— Да, несколько раз, к сожалению. Но чаще всего попадали.
Я снова стучу в дверь. После этого раздается крик этого наглого щенка Ганси:
— Занято, читать умеешь?
— Умею, — говорю я, — но если здесь занято так долго, я попытаюсь все же войти.
— Ну-ну, — сказал Ганси, — я ведь знаю твой голос. Не будь таким злым, Оливер, у нас здесь как раз WC-пикник, мы дымим. Спустись, внизу тоже есть туалет.
— Вы уже должны спать. Я обязан присматривать за вами. Я обещал шефу.
— Еще пять минут, ладно? — говорит Ганси.
Одновременно отодвигается задвижка, и я вижу в кабинке четверых мальчиков. Двое сидят на унитазах, один на полу. Ганси, который открыл, стоит.
— Это мой брат, — сказал он гордо остальным, которые все, как и он, курили. Окошко оставлено открытым. Четверо уже в пижамах. Ганси показывает на курчавую черную голову: — Это Джузеппе, — говорит он по-английски. Потом показывает на маленького негра, сидящего на унитазе: — Это Али. — Он показывает на мальчика очень хрупкого телосложения и с очень нежным лицом. — А это Рашид. Персидский принц.
