— А о чем доносят?
— Слушай, ты из пяти интернатов вылетал, наверно, знаешь, о чем речь.
— Ах, так, — говорю я. Ну, ясно. — Ведь каждому из нас может понадобиться уйти ночью в гости, не так ли? Одним словом, если воспитатель хороший человек или становится лучше, тогда мы даже подружимся с ним. Но если он не исправляется или выдает нас шефу, тогда мы сами разбираемся с ним. Так что он уйдет сам.
— Вы всегда так делаете?
— Да, только без дурачества. Обычно мы наблюдаем за ним какое-то время, а потом кончаем с ним, если он был свиньей. Проверка ускоряет этот процесс. У глупцов быстро сдают нервы. Понимаешь?
Вольфганг между тем сложил мое белье. Ноа читает.
— Чайковский действительно потрясающий, — говорит Вольфганг. — Я рад, что у нас есть наконец эта пластинка.
— Вы оба отличные парни, — говорю я. — И я рад, что приземлился у вас.
— Да-да, — говорит Ноа.
— Тебе нужно еще раз сходить в туалет, — сказал Вольфганг.
Таким образом они скрывают свои чувства.
Уже закрыты все двери в комнатах для малышей, из которых все еще доносится джаз. Коридор пуст. Дойдя до туалета, вижу, что дверца закрыта. Хорошо. Я жду. На двери наклеена записка. Написано красным:
«Дети здесь на редкость бестолковые, ленивые и необучаемые. Каждый день и каждую ночь меня мучает мысль о том, как их сделать лучше, при этом из-за их поведения я не могу представить их ни одному приличному гостю, да, они не знают, как должно поднести кусок ко рту, а в комнатах своих они живут как свиньи.
Людвиг Ахим фон Арним в письме к своей жене Беттине. 1838 год».
Неожиданно я слышу голоса шепчущихся за дверью мальчиков. Это, должно быть, маленький итальянец, который говорит по-английски со страшным акцентом, к каждому слову прилепляя «э». «…anda in oura touna, understanda, you just cannot get a housa, yes? So many families, anda a no houses…» Я передаю по-немецки то, что он говорит по-английски:
— Теперь они наконец получили пару новостроек, социальное жилье, но прежде чем туда смогли въехать люди, которые многие годы ожидали его, теперь, ночью, толпой, целые семьи — папа, мама, дети — идут просто захватывать новостройки.
— Что значит захватывать? — спрашивает другой, более зрелый голос, тоже с очень сильным акцентом.
Я трясу ручку двери. Слышно, как спускается вода. Но дверь остается запертой, и беседа продолжается дальше.
— Ну, они не имеют права на квартиры, да? Мы тоже! И мы сооружаем баррикады и заколачиваем окна и двери. На следующее утро карабинеры, которые не нашли никаких других вариантов, выгоняют нас из дома.
