— Воображаю, какое драматическое было зрелище, — не скрывает белой зависти европеец.
— Да уж. Особенно всех поразили слова Эноны о том, что Париса на самом деле убил Филоктет.
— Филоктет? — Моравек чуть наклоняет голову вбок; по какой-то причине Хокенберри привык считать этот почти собачий жест знаком того, что приятель копается в банках памяти. — Герой Софокла? — осведомляется он через мгновение.
— Да. Первоначальный предводитель фессалийцев, из Мефоны.
— У Гомера я с ним, кажется, не встречался, — произносит Манмут. — И здесь вроде бы тоже.
Схолиаст качает головой.
— Еще по дороге сюда, много лет назад, Агамемнон с Одиссеем оставили его на острове Лемнос.
— С какой стати? — В голосе маленького существа, очень похожем по тембру на человеческий, сквозит неподдельное любопытство.
— Ну, главным образом потому, что от него дурно пахло.
— Дурно? А разве от кого-то из них пахнет хорошо?
Хокенберри изумленно хлопает глазами. Лет десять назад, воскреснув на Олимпе для новой работы, он и сам так считал, потом притерпелся. Через полгода или около того. «Интересно, может, я тоже…»
— Этот парень вонял особенно сильно, — поясняет бывший служитель Музы. — У него была гнойная язва.
— Язва?
— Змея укусила. Ядовитая. Как раз когда… Впрочем, это длинная история. Знаешь, обычные дрязги: кто-то что-то ворует у богов. Если в двух словах, его нога буквально источала гной, на палубе было не продохнуть от смрада, лучник вопил как резаный и поминутно терял сознание. В конце концов Агамемнон, по наущению Одиссея, попросту высадил старика на остров Лемнос, бросив товарища гнить в одиночестве.
— Но тот почему-то выжил? — уточняет моравек.
— Как видишь. Возможно, боги хранили его для некоей миссии. Правда, боли в ноге терзали беднягу все это время.
Манмут опять наклоняет голову.
— Понятно… Теперь я вспоминаю пьесу. Лаэртид пустился в обратный путь за сыном Пеанта, как только гадатель открыл ахейцам, что им не покорить гордую Трою без лука, подаренного Филоктету… э-э-э… Гераклом.
— Ну да, лук перешел к нему по наследству, — кивает Хокенберри.
— Погоди, а когда Одиссей успел его привезти? Я имею в виду реальную жизнь, последние восемь месяцев.
Мужчина пожимает плечами.
— Все провернули без лишнего шума. Сын Лаэрта незаметно отлучается недели на три, потом возвращается, и — хлоп! «Ребята, я тут ходил за вином и встретил старого друга…» Что-то вроде того.
— В трагедии Софокла, — произносит маленький европеец, — главным героем был Неоптолем, сын Ахилла. Отца он при жизни так и не встретил. Только не говори, что юноша тоже здесь.
