Когда из-за поворота в очередной раз послышались чьи-то вопли, Одиссей даже обрадовалися. Орали-то, еще не видя Аргуса! Может, хоть этот не убежит? Судя по всему, горлопан давно удрал бы от опасности, если б мог.
Поворот сам прыгнул под ноги.
Заросли мирта с осинником скрывевали пригорок, где творилось невидимое действо: лишь мелькали силуэты, да явственно слышалось истошное:
— На помощь, люди добрые! Аэда обидеть хотят! А-а-а! Уже обижают! Гидры! Людоеды! Гарпии и вас раздери! Спасите, люди добрые!..
Время от времени крики обижаемогэго аэда перемежались деловитым ворчанием:
— И чего я орал бы? В первый раз порют, что ли?
— Так, вроде ж, еще не порем?
— Как же он блажить зачнет, когда до дела дойдет?..
— До тела!
— О-хо-хо! Эй, лозы нарезал?
Одиссей прибавил шагу.
На плоском замшелом камне, больше похожем на древний жертвенник, лицом вниз валялся тощий аэд. Хитон на нем был задран до самой шеи, набедренная повязка отсутствовала — явно с целью обнажить прославленную часть тела, что самой природой предназначена для экзекуций и высокопарно именуется афедроном, а в просторечии — задницей.
Цель была успешно достигнута, а дабы аэд никуда не сбежал от грядущих обид, его за руки-ноги держала четверка дюжих молодцов. Еще один стоял рядом, намереваясь приступить к палаческой работенке, едва приятель, резавший прутья в ближайшем лозняке, доставит инструмент.
Двое зрителей сидели на бревне поодаль, заранее предвкушая удовольствие, а последний устроился на грязном напоминавшем свинью, валуне. Он был занят: отковыривал ножиком серебряную накладку от аэдовой лиры.
В момент появления Одиссея на пригорке аэд как раз ухитрился чудом извернуться — и узрел страдания возлюбленной лиры. До сих пор рыжему казалось: орать громче, чем аэд уже орет, попросту невозможно.
Оказалось — можно!
От нового вопля мучители буквально подскочили, едва не выпустив пленника. А горбоносый палач-любитель сунул корявый мизинец в ухо — в тщетных попытках извлечь застрявший наглухо вопль аэда.
Вмешаться? опять драка? Девять человек все-таки. Правда, за плечами Эвмей с Аргусом…
Дядя Алким говорил: худой мир лучше доброй ссоры!
— Радуйтесь, уважаемые! — Одиссей на всякий случай вцепился в Аргуса, недвусмысленно оскалившего клыки. — Что это вы делаете?
— Радуемся, — ухмыльнулся в ответ горбоносый. Забыв объяснить: было это ответное приветствие или ответ на вопрос. — Ты, парнишка, историю про Фамира-кифареда слыхал?
— Которого музы ослепили? — машинально кивнул Одиссей.
