Плотно поужинав, Николка с Костей ушли на дежурство. Олени вели себя очень беспокойно, то и дело пытались прорваться в сторону Варганчика. Пастухи бегали по насту без лыж. Легкий Костя бегал по верху, как куропатка. Николка, более тяжелый, часто проваливался, что очень утомляло. Можно было бы выгнать стадо из лесу в тундру, на плотный снег, но в тундре было мало ягеля.
Только с наступлением ночи олени успокоились и легли. Костя нашел сухой выворотень, разжег под ним большой костер и, когда выворотень занялся пламенем, притащил к костру два трухлявых пня, усадил на один из них уставшего Николку и лишь после этого сел сам.
Сухой выворотень горел ровно и жарко, постреливая золотыми искрами, устилая снег вокруг черной копотью. Николка тотчас заметил, что место, на котором он полулежит, привалившись спиной к валежине, гораздо удобней того места, на котором сидит Костя. Николка с благодарностью посмотрел на товарища, намереваясь сказать ему об этом, но Костя, обхватив колени руками и склонив голову набок, уже дремал. Широкоскулое бронзовое лицо его с широким приплюснутым носом и глубокой ямкой над выпяченной верхней губой, освещенное бликами костра, казалось Николке самым красивым лицом. «Хороший парень Костя, — подумал он, засыпая. — Попаду в поселок, куплю ему цветного бисера и янтарный мундштук».
Коротка на Севере весенняя ночь — не успел еще закат темной синевой подернуться, а рядом уже стыдливо рдеет заря, и глухариная токующая песня деревянной кастаньетой извещает землю о рождении нового дня, и тотчас же где-то рядом, точно аплодируя, оглушительно захлопает крыльями куропач, и рассыплется в тишине его восторженно-жутковатый хохоток, окончательно подтверждающий наступление нового дня.
— Николка, вставай! Да проснись же! — доносится до него чей-то отдаленный голос. — Рассвело уже. Вставай.
Он с трудом поднял тяжелые непослушные веки, недоуменно посмотрел на горящий выворотень, похожий на красного паука, и ему вдруг представилось, что он спит дома, у матери, на мягкой чистой постели, и что все это: и горящий выворотень, и широкоскулый человек в потертой пыжиковой шапке, и серый ноздреватый снег под ногами, — все это только снится ему, но вот наступит утро, настоящее утро, и он проснется по-настоящему, умоется из умывальника, вытрется чистым махровым полотенцем, сядет к столу и будет есть прямо из шипящей чугунной сковороды румяную душистую картошку…
— Николка! Николка! Да проснись, тебе говорят! Кажется, олени убегать настроились.
