Это была та самая «интерференция паттернов» — и я обеими руками был за. Все теперь обстояло в точности как у людей. Когда, вернувшись с вылета, я ловил ее восхищенный взгляд, мне целый вечер после этого хотелось плакать и петь.
Я до сих пор не знал, почему у нее вызывают интерес именно эти два орка, а не, к примеру, технические аспекты священной съемки на храмовую пленку в условиях плохой видимости. Видимо, это было связано со всем букетом ее вкусовых предпочтений. Особенно с духовностью, которая заставляет изображать предельное сострадание ко всем живым существам, появляющимся в моем прицеле (она видела на контрольном маниту в точности то же, что я в своих летных очках).
Конечно, каждый предвоенный день на меня обрушивался град упреков. Они были в какой-то степени справедливыми — но ровно в той же мере, в какой орка можно упрекнуть, что он давит муравьев, когда пашет свое поле.
— Ты понимаешь, что ты палач? — спрашивала она, — Тогда, на дороге — зачем ты убил этих несчастных?
— Несчастные? Это были люди в военной форме с оружием в руках.
— Вчера они были крестьянами. Их просто вызвали в эту… Не знаю, как это называется, в управу. И велели надеть эти дурацкие балахоны, придуманные вашими же сомелье. Это дает право их убивать?
— Они сами должны думать о том, почему у них такая форма правления. Пусть борются за свободу. Мы им поможем с воздуха.
— Ты начал войну.
— Не преувеличивай. Война начинается, потому что это воля Маниту. Природа Маниту такова, что иногда он требует крови. У нас, художников и философов, только один выбор — заработать на этом денег или нет. А деньги всегда нужны, моя душечка. Хотя бы для того, чтобы оплатить твой припадок праведного гнева. Ну и все остальное, что мы так любим с тобой делать, хи-хи-хи…
— Грязная похотливая жирная обезьяна.
Оскорбления невероятно возбуждают.
— Ты не только убил несчастных солдат, ты еще разбил жизни этим двум, Грыму и Хлое. Грыма теперь, наверно, тоже убьют…
И тут я разозлился всерьез.
Весьма для меня необычно. Я проанализировал свои чувства — и меня ждало настоящее открытие.
Я начинал ее ревновать.
Это было оглушительно — словно вдруг выяснилось, что у меня тоже есть контрольный маниту, на котором моя куколка может двигать регулировки своими нежными пальчиками. Я был в восторге, в настоящем восторге — и бедняжке пришлось в очередной раз разделить его со мной прямо на полу.
Незабываемая минута.
Между тем у ее слов были некоторые основания. Дела у оркской парочки к этому времени шли непросто. Они, пожалуй, даже перестали быть парой. Грыма забрили в солдаты, и он сидел в казарме, ожидая войны — было непонятно, сможет ли он теперь воспользоваться приглашением Бернара-Анри, или вверх сумеет подняться только его душа. А сам Бернар-Анри, видимо, не слишком часто про него вспоминал, потому что большую часть времени проводил с его подругой.
