– Да с любой! Ты просто никогда не задумывался: что такое жизнь плаката или цирковой афиши? Их не хранят в библиотеках и архивах, их не дарят с автографами своим друзьям авторы. Они прямо из типографии отправляются на свою короткую жизнь: на забор, на тумбу, на стенку сарая. Уже через неделю, максимум через месяц на белом свете не остается в живых ни одной! Их смоет дождь или заклеят новыми. Не хочется ничего опошлять, но некоторые из них по физической редкости можно сравнить с саврасовскими «Грачами», если учесть, что тот их копировал более пятидесяти раз.
Эта женщина приходила ко мне раз в полгода. Она всегда предупреждала о своем визите, и я ждал ее, зная, что увижу что-то необычное. В первую очередь это были, конечно, книги: она унаследовала замечательную коллекцию Серафима. Но совершенно неожиданным образом она могла вдруг принести четыре альбома дмитриевских и бреевских открыток – более тысячи штук – с видами Нижнего Новгорода и окрестностей. Или – безукоризненные по полноте подборки открыток Елизаветы Бем и Сергея Соломко. От нее в мои руки попадали замечательные поповские и гарднеровские фарфоровые статуэтки, старинные иконы в серебряных, с перегородчатой эмалью окладах и даже неплохие предметы живописи: небольшой подписной Ян Стен на дубовой досочке и такой же по размерам Давид Тенирс-младший, но уже на холсте с красной сургучной печатью на подрамнике: «4-е отделение императорского Эрмитажа».
Когда она выложила передо мной на стол невзрачную потертую папку, на которой просматривалась полувыцветшая надпись тупым синим карандашом: «Редкость!» – я не удивился. Не удивился и когда обнаружил в ней несколько десятков желтых листов бумаги с типичными водяными знаками «верже» начала девятнадцатого века. Я даже как-то сразу понял: что это такое! Ростопчинские афишки! Да-да, те самые знаменитые ростопчинские, того самого Федора Васильевича Ростопчина, – генерал-губернатора Москвы 1812 года. Былинная сказочность и отрывочность сведений о них сделали их неопределимой редкостью уже в конце девятнадцатого века, когда их кто-то еще пытался собирать и сделать предметом коллекционирования. Это потом я многое выяснил для себя про эти афишки, а тогда я помнил только, что в «Салтыковке» их имеется десять или двенадцать штук. Смирнов-Сокольский за всю жизнь не встретил ни одной, кроме тех трех, что ему достались после смерти Шибанова, крупнейшего в нашей стране дореволюционного антиквара-букиниста.
