- Всё! Айда! - сурово изрек спаситель лесника.
Иван, не дожидаясь выстрела, упал в снег, прикрывая своим телом дочь. Когда поднялся - во дворе никого не было.
Еще не померк последний серый свет сумерек, но темень уже поглощала все вокруг - тени от деревьев лежали на истоптанном снегу. Иван босой ковылял к хате, прижимая к груди маленькое тело дочери, по его щекам текли слезы: « Кровиночка ты моя родная».
** *
В этот же день и в такой же час нагрянули антоновские повстанцы, борцы за свою, крестьянскую землю, в село Алешки, что неподалеку от железнодорожной станции Народная. Вот ведь: конники - народ, и в избах, которые они жгли и грабили, жили тоже крестьяне. В общем, народ, да не тот!
Большинство бедной молодёжи Алешков потянулось к новой власти: у неё, этой власти, свет виделся в помыслах. Те, кто уверовал в неё, радостно ожидали прекрасное, незнакомое, и вряд ли кто мог толком сказать, как все будет в реальности. Это было похоже на ожидание «Царствия Божия», обещанного Христом верующим: бедным все простится, богатых призовут к ответу, а потом бедные получат всё и заживут как никто и никогда. Сбыться могли только два последних слова: никто и никогда. Но для верующего результат не важен, важна сама вера. Она может свернуть горы!
Молодёжь Алешков шла в комитеты бедноты - комбеды. Собирались активисты чаще всего у пятнадцатилетнего сироты Ваньки Лопарева, в избе его умерших родителей. Здесь юноши грезили о переустройстве мира, читали стихи известных и народных поэтов Черноземья Кольцова, Никитина. Но большее впечатление на всех производили стихи неизвестного автора о революционере. Эти слова переписывались на клочках бумаги и передавались из рук в руки. Приходил к Лопарю и одиннадцатилетний Ванятка Марчуков. С замиранием сердца он слушал, как складно читает трагическую оду о свободе Петька Шувалов:
Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темней этой ночи, встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво.
В ночной тишине то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
Слу..шай... Слу...шай!
Не дни и не месяцы - долгие годы
В тюрьме осуждён я страдать.
А бедное сердце так жаждет свободы.
Нет, больше не в силах я ждать!
Здесь штык или пуля, там - воля святая!
Эх, темная ночь, выручай!
Будь хоть одна ты защитницей нашей!
Слу..шай! Слу...шай!..
Узник прыгает с каменной стены, но шум услышали часовые: «Забегали люди, огни замелькали, и вот словно ожил острог.» С пулей в груди вместо долгожданной свободы остаётся лежать под тюремной стеной арестант, успев сказать на прощанье: « Прощай, свобода! Жизнь, прощай!» «Слушай! Слушай!» - как эхо, продолжает звучать под стенами тюрьмы. Конечную строку каждого куплета Петя не декламировал, а пел - протяжно, надрывно, так, как это делали охранники острога.
