Ветер. Он меня обнимает,
Он меня обнимает. Ветер, ветер, ветер…
Савицкий сел у двери, поджав ноги под стул. Его место у пианино было занято.
Вадим поднялся, стряхнул с брюк крошки. И подошел к Савицкому. Казалось, что худая шея Валентина Николаевича насажена на нелепый синий галстук. Вадим положил локти на спинку стула и наклонился:
— Испортили Роману Степановичу настроение. А он вам когда-то, кажется, помог. — Вадим хотел сказать другое. Или ничего не хотел говорить. Вадим даже не знал, почему так получилось.
Савицкий вздрогнул. Он не заметил, как подошел Вадим.
— Поняли, что нехорошо кусать руку дарующую? — зло произнес Савицкий.
— Нет, я понял, что злословие — не лучшая форма благодарности. — Вадим увидел, что Савицкий сильно пьян. Вадим был удивлен, он никогда не видел Савицкого пьяным. Вероятно, этим и можно было объяснить его поведение. Вадим уже определенно пожалел, что начал этот ненужный разговор. Но ему почему-то было неудобно перед Ковалевским. Дурацкая, жалостливая у него натура. Все ведут себя как находят нужным. Эдька поет куплеты…
— Послушайте, Савицкий, вы бы…
— Отвяжитесь. Я дам вам пощечину! Савицкий поднял голову.
Вадим отшатнулся. Он видел, как из-под век Савицкого скользнула слеза.
Савицкий пересел и оказался рядом с Ипполитом и Ковалевским.
Вадим занял опустевшее место. Он слегка улыбнулся. Со стороны должно было показаться, что поведение Савицкого просто шутка. И эта фраза о пощечине. Но каким-то вторым зрением Вадим настороженно оглядел всех, кто находился так близко, что мог услышать. Кажется, никто не слышал, нет, не слышал. Спасибо Эдькиным аккордам… Вадим почувствовал, как он краснеет.
И тут Вадим увидел Ирину. Она стояла в дверях, упершись о косяк, и смотрела на него…
Ковалевский положил руку на плечо Ипполита:
— Я получил письмо из Мичиганского университета, от Картиса. Вам большой привет… Картис рад, что мы вплотную приступили к проблеме Большой Антенны. Он убежден, что это будет интересный инструмент… Удивительно, подчас за границей с бо́льшим энтузиазмом относятся к нашим идеям, чем мы сами…
— Они плохо знают наши трудности, — опять ворвался в разговор Савицкий.
Ковалевский с нескрываемой досадой повернул голову:
— Вряд ли. Они слишком хорошо их знают. — И он повернулся спиной к Савицкому.
Рельсы.
Вы так тянете, рельсы,
Вы так тянете, рельсы,
Рельсы, рельсы, рельсы…
Эдуарда не было видно. Над ним нависли гости. Даже удивительно, как голос пробивался сквозь это скопище.
