Савицкий повернул голову и встретился взглядом с Вадимом. На мгновение обоим показалось, что они в лаборатории, одни, в день, когда так и не состоялся ближний бой с Киреевым.
— Между прочим, мне нечего бояться.
— Слово «боюсь» я не произносил. — Ковалевский смял салфетку.
— Не имеет значения. — Савицкий был недоволен собой, чувствуя любопытные взгляды. — Не будет удивительно, если Институт проблем завязнет в проблемах института. Мы к этому привыкли.
Бумажная салфетка рвалась в крепких пальцах Ковалевского.
— Что ж, накопление результатов, и положительных и отрицательных, ведет к качественным изменениям.
— В отрицательную или положительную сторону, — произнес Савицкий.
— Вероятно, в положительную, — поправил Ковалевский.
— Именно так толкуют классики. Ничего, испытывайте трудности, все равно придем к всеобщему счастью. Главное — терпите. У классиков все в порядке.
Вадим наблюдал за Ковалевским и Савицким. До чего разные люди. Что заставило одного принять участие в судьбе другого? Тогда, после войны…
— Вы плохо знаете классиков, Савицкий… Маркс писал, что пролетарские революции постоянно критикуют сами себя, чтобы отбросить то, что противоречит их сущности… А если желаете дословно, извольте: «…То и дело останавливаются на ходу, возвращаются к тому, что кажется уже выполненным, затем чтобы еще раз начать все сызнова, с жестокой основательностью высмеивают половинчатые, слабые стороны и негодность своих первых попыток…»
— Надежная индульгенция! — воскликнул Савицкий.
— Послушайте, Валентин Николаевич, в чем вы хотите меня убедить? В том, что есть безобразия?! Было б странно, если б их не было. Это неизбежные издержки движения.
— Или его сущность, — язвил Савицкий. — И вы знакомы с теми, кто убежден в обратном?..
Ковалевский попытался обратить все в шутку:
— Больше всех в этом убежден…
— Бродский! Он человек практичный, — выкрикнул Сеня.
— Вадим, Вадим! Он добрый, — поправил кто-то…
— Ипполит Горшенин! — закончил Ковалевский.
— Я физик. Я убежден лишь в том, что я ни в чем не убежден. — Ипполит пытался выдавить из бутылки еще несколько капель коньяка.
Ковалевский понял, что шутки не получилось. Но отступить — значило продолжить надоевшую беседу. Он посмотрел на Савицкого:
— А меньше всех в этом убеждены…
— Вы! — бросил Савицкий. — Мне всегда не внушали доверия люди, которые знают наизусть цитаты…
Прозвучало грубо. И всем стало неловко. Эдуард откинул крышку пианино. Возможно, ему и вправду хотелось петь. Прохладные клавиши холодили пальцы.
