София, Анна, Мара... | страница 38
Слава тебе, Господи, уезжаю. Последние несколько дней, вернее ночей стали кошмаром всей моей жизни. Не помогло даже то, что мама ложилась спать вместе со мной. Ни оставленный не выключенным на ночь свет. Ни снотворное. Как только я проваливалась в сон, приходил он. Мой ночной возлюбленный. Мой растлитель. Мой насильник. Теперь я знаю его истинное лицо. Его я видела в том чёртовом шаре. Я умру. Я это знаю наверняка. Только не знаю когда. А вдруг я уеду отсюда, и всё вернётся на круги своя? Просто дурные сны, ночные кошмары. Вот тебе и полечилась. От всех встрясок аппетит совсем пропал. И мерзкая тошнота всё время. Мама плачет постоянно. Надо быстрее собирать вещи, и пусть Митька запрягает. Тетрадку с записями не возьму. Не хватало ещё, чтобы Антону на глаза попалась. Может, в следующий раз приеду и почитаю – посмеюсь над внезапным психозом. Всё. Пора. Прощай, милый дом».
Ещё в тетрадь были вложены карандашные рисунки той самой чёртовой поляны. И мужского лица, очень красивого лица на первый взгляд. И шара неизвестного происхождения. По непонятной причине на него хотелось смотреть не отрываясь. И вот тут начиналось необъяснимое. Вы видели когда-нибудь магические картинки, дорогой читатель? Это когда смотришь долго на картинку с хаотичным рисунком, пытаешься как-то по-особому сфокусировать взгляд, и – вуаля! Перед глазами возникает скрытое внутри изображение. Когда у меня получалось увидеть под одной картинкой другую, я всегда испытывал восторг маленького ребёнка. Но в случае с рисунком матери Анны, не восторг испытываешь, а ужас. Чем дольше смотришь на нарисованный чёрный шар, тем явственней проступает изображение некоего существа. Существа имеющего черты абсолютного зла, сводящего с ума своим уродством, подавляющего волю и разум. Заполняющего первобытным ужасом каждую клеточку твоего тела. Анна, в первый раз посмотрев на рисунок, спрятала его и дала себе слово не смотреть на него больше никогда. Но с каждым днём она всё чаще доставала его и подолгу вглядывалась в изображение. Сердце девушки колотилось, ладони становились мокрыми, а головокружение усиливалось от раза к разу. В таком состоянии её и застала бабушка, неожиданно заглянувшая в комнату поздним июньским вечером. Анюта в полуобморочном состоянии смотрела на лист бумаги, губы её шевелились, словно она разговаривала с неким невидимым собеседником, и кивала головой, соглашаясь с ним в чем-то. Бабушка подскочила к внучке и выдернула рисунок из рук. Взглянула на изображение, побледнела и бросилась прочь из дома. В эту ночь старуха изменила жизненным принципам – она побежала за помощью в церковь к отцу Серафиму. О чём был их разговор, Анна так и не узнала. Утром бабка приказала девушке, чтобы та вещи собирала: пора ей уезжать в Москву, от греха подальше. Сборы были недолгие. Митяйка подвёз её до остановки в лесу. И помог разместиться в точно таком же дребезжащем и разваливающемся автобусе, что три года назад привёз девочку в деревню. Перед отъездом Анюта упрашивала бабушку вернуть рисунок, но старушка сказала, что сожгла проклятую бумажку. Обманула она Анну, потому что Митяй в последнюю минуту сунул рисунок в приоткрытое окно автобуса. Сам при этом не хихикал, как обычно, а хмурился и дрожал, как в лихорадке. Так девушка отправилась назад домой, где её никто не ждал.