Он пришел вечером на службу. Он стоял недалеко от солеи и
молился. По щекам его текли слезы. Лицо его было неузнаваемо новым, светлым,
тихим, умиротворенным, преображенным. После службы он подошел ко мне и молча
передал сверток. Я знал, что* в нем: принесенные в храм старушками рубли и
трешки.
На следующий день он пришел в храм первым. Он исповедовался
долго-долго. Слезы не сходили с его глаз, и порою он плакал навзрыд. И я плакал
вместе с ним.
С этих пор он не пропускал ни одной службы. Почти всю службу
он стоял в уголке на коленях и самозабвенно молился. А однажды подошел ко мне и
сказал:
— Благословите мне быть сторожем и поселиться в будке около
храма.
— Хорошо.
— И еще одно у меня желание. Я хотел бы наложить на себя обет
молчания.
— Не трудно ли будет?
— Нет. Спасибо вам, отче. Благословите меня. Это были
последние слова, которые я слышал отнего.
Так появился в нашем храме сторож Василий. Он поселился в
каменной будке около ворот, размером с одиночную тюремную камеру. Я разрешил
ему надеть подрясник, с которым он уже не расставался. Каждое утро на рассвете,
когда весь город еще спал, он выходил из своей будки с метлою в руках и подметал
церковный дворик. Остальное время проводил либо в своей келье, либо в храме,
читая святоотеческие книги или беззвучно шепча слова молитвы.
2 июля
Появление в храме Василия вызвало у меня почти стрессовое
состояние, и я не сразу придал должное значение тому, что, прежде чем
отправиться ко мне, он был в исполкоме и беседовал с «черненьким»,
«плюгавеньким», «похожим на цыгана», у которого «один глаз меньше другого».
Это Валентин Кузьмич послал Василия на «верное дело». Он предпринял попытку
физически расправиться со мной. Валентин Кузьмич готов идти на все, его ничто
не остановит. Без воли Божией, конечно, и волосок не упадет с моей головы, и
все-таки нужно быть осторожным.
Вспомнив о своем разговоре с Юрием Петровичем Лужиным, я
попросил Петра обследовать аналой, и тот действительно обнаружил вмонтированные
в него микрофон и миниатюрный радиопередатчик. Встал вопрос о том, что делать с
ними. Прямодушный и прямолинейный Петр предложил немедленно выдрать их. Его
младший брат, обычно просчитывавший на несколько ходов дальше, посоветовал
оставить все как есть. «Во-первых, — сказал он, — те, кому нужно, все равно
внедрят к нам эти штуки, только более хитроумным и коварным способом, и мы уже
не будем знать об этом, а, во-вторых, оставив микрофон и передатчик в аналое,
мы сможем водить их за нос, дурачить, говорить им то, что нам выгодно». Андрей
был прав, конечно. Но мне претило действовать методом Валентина Кузьмича. Наше
ли дело «водить за нос» и «дурачить»? Поэтому я сказал Петру: «Выдирай!» — что
он и сделал с огромным удовольствием.
