— Зачем вы мне это говорите?
— Чтобы вы знали. Мне интересно, что вы делать будете. Священник
должен хранить тайну исповеди. Но ведь у инкассатора, должно быть, семья,
дети... Я трижды видел его. Ему лет сорок. Задумчивый такой... Может быть,
неприятности в семье или на работе... А может быть, чувствует, что завтра в
двенадцать ноль-ноль... Что вы теперь делать будете, батюшка? Пойдете к
легавому? Но как же тогда тайна исповеди? Так что же вам делать в этом случае?
— Я должен убедить вас отказаться от совершения преступления.
— А если я не убеждаюсь?
— Тогда я должен поступать так, как велит совесть.
— Что же велит ваша совесть в моем конкретном случае?
Заложите меня?
— Нет.
— Почему же? Не жаль инкассатора?
— Вы не совершите преступления.
— Вы уверены в этом?
— Уверен.
— Большую ответственность на себя берете, батюшка.
-Да.
— Ну, хорошо. Посмотрим. Запомните: завтра на улице Ленина,
22, в двенадцать ноль-ноль.
Мой собеседник загадочно усмехнулся и, не простившись, вышел
из храма.
Я остался в тяжелом раздумье. В самом деле, что у него на
уме? Если он совершит преступление, я буду его соучастником. Но не идти же мне
в милицию! Хотя исповеди как таковой не было, он говорил со мной не как с
частным лицом, а как со священником. Имею ли я право разглашать то, что сказано
мне? Внутренний голос мне говорил, что преступления не будет. Но имею ли я
право решать вопрос о жизни и смерти людей на основе своего внутреннего голоса?
Говоря о соблюдении тайны исповеди, я сказал ему, что священник должен
поступать так, как велит ему совесть. Однако практически и теоретически
существуют только две возможности: сохранить тайну исповеди или раскрыть ее!
Заколдованный круг! А если бы я был уверен, что он совершит преступление? Что
тогда? Нет, пожалуй, и в этом случае в милицию я не пошел бы. Я бы мог объявить
об этом в храме открыто: «Братья и сестры, простите мой грех и помогите мне.
Готовится преступление, сделайте все, чтобы предотвратить его!» А если время не
терпит? Как быть тогда? Звонить в милицию? Или бить в колокол и собирать народ?
Хорошо мне было богословствовать и рассуждать на
академической кафедре! А каково приходскому священнику, имеющему дело с грехом
и преступлением, жизнью и смертью!
Молиться нужно, молиться! Вот мое главное оружие. Я молился
за всенощной, я молился почти всю ночь, я молился за литургией: «Господи, не допусти
и спаси заблудшего раба Твоего!» К двенадцати часам дня я был почти в
прострации. Открыв окно своей кельи, я с содроганием прислушивался к шуму
города, ожидая выстрелов и воя милицейских сирен.
