Храм стал наполняться народом. «Ну, что же, пора!» Я позвал
Григория:
— Можно звонить.
Григорий, бросив на меня пристальный взгляд, в котором
сквозили и восхищение, и тревога, направился на колокольню, а я пошел
облачаться.
И вот ударил колокол, многопудовый большой колокол, молчавший
несколько десятилетий, и ему радостно ответили разверзшиеся голоса его меньших
собратий. Конечно, в этот момент сжалось мое сердце. Но я уже не думал о том,
какое впечатление все это произведет на жителей и отцов города, на верующих и
богоборцев. Начиналась служба.
— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!
Когда я вышел на каждение, храм был уже полон, а люди все еще
входили в него! Я кадил иконы и народ, почтительно расступавшийся передо мной.
Я вглядывался в лица прихожан. Десятки, сотни устремленных на меня глаз. Я
открыт для них. «Глядите, глядите! У меня нет от вас тайн. Я слабый, грешный
человек. Но у меня есть вера! Это стержень, основа моего бытия. Это главное,
что у меня есть. Вера переполняет мое существо. Я готов поделиться ею с вами.
Берите, берите ее! Это не мое. Это все от Бога!» Я, как губка, впитывал взгляды
людей, пришедших в храм, и отдавал им всего себя без остатка.
Неторопливо, необычно долго я совершал каждение храма. Это
была прямая встреча, лицом к лицу, со святынями собора и народом, — встреча, от
которой зависело все дальнейшее мое служение.
Это были для меня, пожалуй, самые напряженные, самые эмоциональные
минуты вечерней службы, затем она уже шла спокойно и размеренно, как и
положено. Замедленным ритмом и умиротворением всенощная и отличается от
Божественной литургии, динамичной и полной драматизма. Во время литургии я
нахожусь в постоянном напряжении, — расслабиться нельзя ни на секунду. Чуть
расслабишься — неизбежно впадешь в искушение и произойдет срыв. Это не значит,
конечно, что вечерня и утреня допускают отвлечение внимания. Все дело в их
более спокойном ритме.
И все-таки драматическая коллизия на всенощной произошла. Это
случилось в конце службы, во время елеепомазания. Сотни людей друг за другом,
приложившись к иконе, подходили ко мне. Они не похожи друг на друга,
неповторимы. У каждого из них своя судьба, свои личные драмы и беды. И отношение
у них ко мне разное. Одни благодарят меня за службу, смотрят мне в глаза с
доверием и любовью. Другие, сосредоточенные в себе, меня как бы и не видят. Это
меня не задевает, ведь они пришли сюда не ко мне, а к Богу.
