Поцеловав и бережно повесив стихарь и подрясник, Гришка-алтарник
стал поспешно перебирать висевшие в шкафу облачения. Затем он стал хаотично
метаться по алтарным помещениям, заглядывая во все щели. Порою он удивленно причмокивал
губами и возмущенно покачивал головой. Как я понял, производилась
инвентаризация церковного имущества. Гришка-алтарник обошел и внимательно
осмотрел весь храм, потом сел и стал что-то долго писать карандашом на помятых
листах бумаги, в которые обычно заворачивают просфоры. Через некоторое время
мне был вручен длинный список пропавших предметов. Он включал в себя иконы с их
подробным описанием, священные сосуды, кресты, богослужебные книги, облачения и
даже такие вещи, как утюг, вешалки и умывальник (мелочитесь, Елизавета
Ивановна!).
В притворе храма висел набор небольших колоколов —
свидетельство того, что голос колоколов на церковной колокольне давно уже не
звучал, может быть целых полвека. Гришка-алтарник поманил меня в притвор.
Перекрестившись, он взял в руки веревки колоколов. Минуту-две он стоял
неподвижно. Его лицо побледнело, взор погас. Он уже ничего не видел и ничего не
слышал. Он полностью погрузился в себя. И вдруг я явственно ощутил, что его
взгляд и слух достигли таких сокровенных глубин, что сейчас, через какое-то
мгновение, совершится чудо. И чудо совершилось! Григорий сделал легкое движение
пальцем, и самый большой колокол издал звук. Боже мой, этот звук прозвучал для
меня как откровение! Это был акт сотворения мира, сотворения из небытия. Я
никогда не думал, что такой неисчерпаемый источник чувств и мыслей, такая
бездна информации может таиться в одном только звуке, в одной ноте! Но тут
прозвучал второй колокол, возник другой звук, другой по тембру, по окраске, по
темпераменту, по своей сущности, — возник тогда, когда не угас еще первый. Они
прозвучали одновременно, но раздельно, неслиянно, как диссонансы. Я слушал их
звучание, оглушенный и растерянный, воспринимая их раздельность и невозможность
слияния как крушение единства мира, как космическую драму, катастрофу.
Прозвучал третий колокол — и новое откровение. В возрастающей множественности
вдруг возник элемент стабильности и совершенства. Троица! Начало преодоления
хаоса! Из нее рождается гармония. И вот я уже слышу эту божественную гармонию.
Как прекрасно лицо Гришки-алтарника, Григория! Маска мертвенной
бледности спала с него. Глаза его излучают свет, от которого становится легко и
радостно. Глухая немота разверзлась. Он заговорил, заговорил языком звуков.
Наконец-то он может выразить то, что наболело на душе. Я слышу его печаль и
страдание, его радость, которая достигла апогея в пасхальном звоне. Пасха
Господня! Это высшая точка, кульминация в жизни Вселенной и каждого отдельного
человека. А разве не таков сегодняшний день для меня и для Григория? Не знаю,
позволит ли Господь мне отслужить в этом храме Страстную неделю и Пасху, но
сегодня у нас воистину пасхальный день. И не случайно, конечно, звучит
пасхальный звон в ограбленном и поруганном храме.
