— Чистой литературой? — переспросил я. — Что это значит?
— Это значит, что я пишу.
— А живешь ты на что? Вадим покраснел.
— В этом отношении наметился прорыв. В местном театре приняли
к постановке мою пьесу.
— «Юлиана Отступника»? «Василия Великого»? «Киприана»?
— Нет, пьесу на современную тему.
С моего языка готово было сорваться что-то язвительное
относительно творений соцреализма. В самом деле, какую иную пьесу могли принять
к постановке в провинциальном театре? Но я промолчал. «Чистая литература», о
которой говорил Вадим, конечно же не имела никакого отношения к настоящей
литературе. Его падение продолжалось. По-человечески мне было жаль его, однако
какие-либо увещевания тут были бесполезны и говорить нам в сущности было не о
чем.
— Решением Священного Синода, — сказал я, — ты отлучен от
Церкви, поэтому на службу в храм я тебя не приглашаю, но в частном порядке,
если пожелаешь увидеться, я в твоем распоряжении.
При словах об отлучении от Церкви лицо Вадима исказилось, как
от боли. Потом его губы скривились в иронической улыбке.
— Ты намерен здесь служить?
— А зачем иначе я сюда приехал?
— Ну-ну... Желаю успеха.
— Взаимно.
Мы разошлись. Но, сделав два шага, Вадим вдруг резко повернулся
и бросил мне:
— Что же ты ничего не спрашиваешь о Наташе? Мы поженились с
ней. У нас сын.
— Сколько ему? Вадим усмехнулся.
— Четыре года, — произнес он с ехидным торжеством и,
повернувшись, зашагал прочь.
31 мая
Около входа в храм меня поджидала толпа народа — весть о приезде
священника уже распространилась по городу. При моем появлении толпа расступилась.
Некоторые из собравшихся стали подходить ко мне под благословение. Другие с
любопытством смотрели на меня.
Возле самых дверей стоял мужчина карликового роста, с
короткими ногами и мощным торсом. Еще издалека я почувствовал его взгляд. Он
смотрел на меня испытующе, с надеждой и страхом. Когда же я приблизился к нему,
он широко и истово перекрестился, схватил мою руку, прижался к ней губами и, не
выпуская ее, зарыдал. Он силился что-то сказать, но из уст его исторгались
только какие-то нечленораздельные звуки и мычание.
— Это Гришка-алтарник, — сказала одна из женщин. — Он немой
от рождения, прислуживал здесь в алтаре, пока Елизавета Ивановна его не уволила.
Повинуясь внезапно охватившему меня чувству сострадания, я
наклонился и поцеловал его.
— Идем со мной, — сказал я и, открыв дверь, пропустил его
вперед.
Войдя в храм, Гришка-алтарник положил три земных поклона,
затем, вобрав в ноздри воздух, блаженно заулыбался. Он учуял запах ладана.
Своими короткими ногами Григорий засеменил в алтарь. Оттуда донеслось его
радостное мычание. Я вошел в алтарь. Григорий с ликованием держал в руках свой
короткий подрясник и стихарь. Они были на месте — Елизавета Ивановна не пустила
их на половые тряпки.
