Сергей сидел на полянке, тупо смотрел на увядший куст и
вместе с ним медленно покрывался плотной клейкой паутиной. Невидимый паук
старательно наматывал слой за слоем, пока не образовался плотный кокон, в
котором стало темно и душно. Он пытался разорвать паутину и выйти наружу, но
даже пошевелиться не мог: клейкая плотная масса связала его тысячами прочных нитей.
…Наконец, стены его темницы треснули, внутрь пробился свет,
и он увидел Наташу. Нет, она не ругала его, не причитала, не выла по-бабьи,
размазывая слезы вперемешку с тушью для ресниц – девушка смущенно улыбалась,
втянув голову в плечи. Наташа напоминала улитку, которая высовывает из прочного
домика чувствительную сущность и осторожно изучает грубое окружающее
пространство. Ее девичья застенчивость и чистота требовали от нее осторожности.
Но в ней имелось к тому же и чувство долга, которое превозмогало
осмотрительность, и вот пожалуйста: девушка протягивала отравленному ядом
мужчине кружку с густым куриным бульоном
– Ты, Наташенька, понаблюдай за поведением этого чудовища, –
гнусаво ворчал Сергей, протяжно глотая теплую живительную жидкость. –
Приглядись внимательней к психу… психо-сома-тичес-ким его реакциям, прежде чем
связать с этим идиотом судьбу. Ты же принцесса! Ты золотая роза моей поганой
души! А я – нет, ты посмотри, посмотри – пьяный урод, безответственный элемент,
ни разу не благочестивый…
– Да ты не слушай его, Наташенька, – шмыгал носом Вася,
кружась вокруг парочки, как наседка над цыплятами. – Сережа меня спасать пошел.
А его, бедного, там такой грязью облили ни за что! Такой бяки наговорили! Да
как он вообще это вынес! А ведь у поэта душа тонкая, с ней так нельзя. Она у
него, как скрипка, а по ней – кувалдой, кувалдой! Бедный, бедный мой братушка!
– Нет, вы посмотрите на этого ангела, – причитал Сергей. –
Она меня не веником по морде лица, а бульоном! Вася, у меня сейчас от стыда
сердце порвется надвое…
Когда с бульоном покончили, Наташа взяла больного под локоток
и вывела на улицу. А там!.. Теплый вечер ласкал и нежил высыпавших из домов
прохожих. Сергей глубоко вдыхал густой аромат цветочных клумб, щурясь глядел во
все стороны и… молчал. Разорвался постылый кокон, слетела липкая паутина и
свобода сошла с небес на измученного человека.
Сизые сумерки поднимали от разнеженной земли, от распаренных
листьев и цветочных лепестков душистые волны, которые жадно вдыхала гортань. И
где-то глубоко внутри, у самого сердца, начинала мягко пульсировать тонкая
тоска по той идеальной красоте, которая только предчувствуется и зовёт в
беспредельные высоты – туда, где она живет, щедро изливая сладкое блаженство
усталым путникам, достигающим желанного берега. О, как много начинается в такие
минуты! Сколько искренних признаний звучит в такие часы. Сколько дивных строк
легло на бумагу, линий и мазков – на холсты, какие волшебные мелодии унеслись
отсюда в будущее.
