А в это время Эльвира, обходя ночной сад,
заслышала тревожные звуки со стороны моего дома и решила проявить бдительность.
Она вошла на мою территорию через соединявшую нас калитку и вдруг увидела, как
Мурманск отступает перед лицом классического бандита в черных очках, который
ловит его в свои сети. Поэтому, как только Мурманск оказался в ловушке, а
бандит склонился над ним, затягивая узлы, она, отчаянно завизжав, прыгнула ему
на спину. От неожиданности монах Лазарь выпустил из рук сеть, Мурманск выбрался
из пут, вскочил на ноги и теперь уже сам принялся вязать противника, причем
поначалу крепко притянул к его спине и голову Эльвиры, которая кричала ему об
этом очень истошно. В конце концов она вывернулась, и они повергли бедного
именинника на снег, так крепко замотав его узами, что не оставили ему никакой
надежды на освобождение. Связав его таким образом, они не нашли ничего лучшего
как запихать его в ледяной сарай, а чтобы он не очень орал, Эльвира предложила
заткнуть ему рот своим носовым платком. Видимо, не зря они смотрели
американские боевики и отечественные сериалы.
Торжествующая Эльвира побежала вызывать ментов,
а Мурманск, памятуя о том, что напарник этого разбойника, а может, и не один,
укрылся в доме, остался караулить.
В тот же самый момент Валентина, после своей
неудачной вылазки поняв, что она окружена со всех сторон, не нашла ничего
лучшего, как запереться в уборной, из которой, по странной вышеупомянутой
архитектурной идее, вели две двери — в предбанник и на кухню.
А отец Дионисий, которого до душевной и телесной
туги тяготило его унизительное, промасленное и мокрое положение и, конечно, то,
что Валентина, как оказалось, уже знала сокровенные детали его душевного
устроения, попробовал вновь подать признаки жизни и умилостивить ее, умоляя на
деле проявить к нему горячее пристрастие, в котором она ему признавалась еще
днем.
— Валентина, — позвал он. — Где свет? Мне надо
вымыть хотя бы руки! Что вообще происходит? Давай мириться.
Ему ответила черная пустота. Тогда он стал
осторожно скрестись в дверь соседней комнаты. Ответом была тишина. Он, еле дыша
и втянув голову в плечи, приоткрыл дверь, словно провидел, что вот-вот на него
сверху, как в дурной комедии, упадет какой-нибудь тяжелый предмет, а то и
выльется что-нибудь вроде кипящей смолы или расплавленного олова. Он и не очень
ошибся. Над дверью действительно оказалась хитроумно приделанная швабра,
которая благополучно и свалилась, легонько задев его плечо. Тут же он услышал
скрежет отворяемого засова, потом чудовищный вопль, затем снова заскрипел засов,
и все стихло. Он на ощупь поискал свой злосчастный блокнот на столе, пошарил
руками по дивану, пробрался в следующую комнату и провел ладонями по
подоконнику. Наконец рука его нащупала кожаную обложку, знакомый бумажный
глянец, и он, прижав этого ненадежного хранителя тайн к сердцу, решил безо
всяких объяснений убраться поскорее восвояси. “В конце концов, и ладно, пусть
ее, пусть знает! Невелики тайны!” Однако он не рискнул пробираться к выходу той
дорогой, на которой хлебнул столько скорбей, и устремился к запасному выходу,
предваряя свое передвижение примирительными словами:
