— Куда! —
грозно уперев руки в боки, остановила его старостиха.
— Ах, мать
Екатерина! Пустите меня! Меня забирают! — закричал он и, пронырнув под ее
рукой, ворвался в крошечную гостиную.
— Стой! — она
схватила его за шиворот. — Батюшка отдыхает — с вычитки только-только вернулся.
А Таврион еще в церкви.
— Отец
Иероним! Отец Иероним! — надрывно завопил Саша. — Отец Иероним!
Дверь кельи
отворилась, и старец шагнул в гостиную. Саша бросился к нему и заплакал
навзрыд. Ирина встала на пороге, перегороженном мощной фигурой Екатерины.
— Отец
Иероним! Не забывайте меня! — рыдал Саша, совсем по-детски всхлипывая и
размазывая по лицу слезы. — Мне так плохо, так бессмысленно все без вас! Не
отпускайте, не отдавайте меня!
Старец обнял
его за плечи.
Ирина вдруг
почувствовала, как ком подкатывает у нее к горлу. Она рванулась, чтобы обнять
Сашу, повернуть его голову к себе и, глядя в жалкое, мальчишеское, смешное в
этой дурашливой бороденке лицо, искаженное недетским страданьем, сказать:
«Оставайся! Оставайся в этом голубом хитоне, с этой длинной свечой, с этой
огромной книгой! Жизнь слишком страшна, чтобы позволить себе еще и разлуку с
тем, кого любит сердце!» Но Екатерина шикнула на нее:
— Куда!
И Ирина
осталась на месте. Она почувствовала, как безудержная волна ударила ей в лицо,
заливая глаза мутным потоком. Ей показалось, что это какая-то апоплексия,
инсульт, конец, и прежде чем она поняла, что плачет, слезы уже смывали ее лицо,
текли по подбородку, капали за воротник.
— Чадо, —
ласково произнес старец, — разве расстояние имеет какое-нибудь значение для
тех, кого Сам Господь соединяет в едином Духе? И разве Он, победивший мир,
смерть и самого дьявола, не одолеет все наши беды, горести и напасти?
Ирина
повернула голову и увидела Тавриона, который неслышно вошел в узкие сенцы.
— Плачет? —
спросил он у Ирины, прячущей лицо в ладонь.
Она кивнула.
— Я тоже
плакал, когда уезжал отсюда впервые.
Ирина вышла
на воздух и встала около единственного росшего у церковного домика грушевого
дерева — витиевато-ветвистого, узловатого, обросшего снегом. Она в последний
раз оглядела белую церковь с голубым куполом и золотым крестом, попирающим
опрокинутый полумесяц. Ветер утих. Улеглась поземка плавными линиями наметенных
небольших сугробов и пышной пороши. Груша смирно выглядывала из-под снега,
словно боясь неловким движеньем стряхнуть с себя, скинуть, сдуть ненароком свое
не по чину великолепное сверкающее облаченье.
