Как-то раз
вместе с букетом он принес ей и белый конверт с витиеватыми стихами
собственного сочинения, в которых повергал к ее ногам свое безрассудное,
истаявшее в пламенном огне сердце.
— Очень мило
и поэтично, — одобрительно сказала она. — Правда, рифма хромает. А что касается
меня, — она пожала плечами, — я не могу любить человека, который пишет
«прекрасная» через букву «т».
Нет, —
сказала она, — я не знаю никакого гипнотизера!
— А меня —
гипнотизер! — горестно воскликнул он поднимая очи горе, и возопил: — Господи,
накажи, накажи гипнотизера!
Наконец, на
амвоне появился старец. Медленно раскрывая большие книги в тяжелых переплетах,
он долго крестился, покашливал. На его руке висело длинное вафельное полотенце.
Следом за ним из алтаря вышел Таврион, которому бесноватые стали тут же
передавать какие-то длинные списки.
Не дожидаясь
тишины, старец начал медленно и внятно читать молитвы.
Ирина была
немного разочарована. Она ожидала увидеть более эффектное зрелище — ей
мерещился величавый Калиостро, который бы вытягивал властные руки над этой
жалкой трепещущей толпой, повелевая бесам голосом, не терпящим возражений:
«Изыдите!» — и щелкал бы длинным бичом. Глаза бы его метали молнии, длинные
черные волосы бы развевались. Он был бы весь, как Божия гроза! Он гордо бы
раздувал тонкие ноздри и осенял бы пространство золотым крестом. А потом
подошел бы к Ирине и сказал бы с благородным поклоном: «Благодарю вас! Вы мне
очень помогли сегодня тем, что находились рядом!»
Старец же
смотрелся весьма буднично, переходя от одной книги к другой, и, как только он
замолкал, русобородый Таврион начинал шелестеть бумажками, глуховатым голосом
читая нараспев бесконечные имена: «Параскевы, Людмилы, Прохора, Сергия, Таисии,
Матрены, Симеона, Константина, Андрея, Агнии, Марфы, Игоря, Домны, Алексия,
Анатолия...»
Бесноватые
стояли, переминаясь с ноги на ногу, разве что Ваня Иго-го как-то особенно
разнервничался — он орал все громче, все тоскливей, пока не испустил тот
изощренный лошадиный вопль, который так поразил Иринино существо накануне; да
еще юноша с пуговицей на нитке все чаще и чаще взмахивал руками, все
восторженнее выкрикивал свое «о!», пока наконец нитка не соскочила с его
пальцев, и тогда он яростно погрозил старцу большим кулаком.
— А ну и что!
— выкрикнула, бесстыдно выставляя вперед ногу, женщина с тихим и изможденным
лицом, черты которого вдруг исказились, и в них проглянуло что-то лютое, решительное
и бездонное.
