— Я уверена,
— продолжала Ирина, все увлекаясь полетом воображения, — что это привлекло бы в
церковь огромную аудиторию — многие образованные, культурные люди стали бы
приходить туда только для того, чтобы послушать мессу, стихи, проникнуться этим
духом, отрешиться от мирских забот. И я просто голову даю на отсеченье, что
контингент верующих тут же бы изменился!
— Безусловно!
Нет никаких сомнений! — улыбнулся Калиостро. — Ну а чтобы вы стали делать с
иконами? В какой манере посоветовали бы их писать? — он весело посмотрел на
отца Иконописца. Тот опустил голову.
— Отец
игумен, почто искушаете-то, а? — почти в отчаянье простонал убогий монах.
— О, да вы
ведь, кажется, иконописец? — обратилась она к своему молчаливому визави. — А
тогда сначала вы мне скажите — почему ваш Христос на куполе такой грозный?
Прямо-таки гневный! Разве Он был такой? Мне кажется, Он добр, щедр, справедлив.
— Да, тут
многие упрекают меня в этом, — сказал русобородый иконописец глуховатым
голосом. — Многим хочется видеть Христа милующего, но не каждому по душе
ожидать Христа взыскующего и грядущего судить живых и мертвых.
— Совершенно
с вами согласна! — воскликнула она. — Мне всегда была чужда всякая идеология,
построенная на страхе наказания. И потом, мне представляется это оскорбительным
для самого Бога: что это за чудовищная идея ада с бесчеловечными картинами истязаний
и экзекуций? Неужели вам это может быть близко? — спросила она, апеллируя все к
тому же Тавриону. — Никогда не смогу в это поверить! Ведь у вас такое доброе,
хорошее лицо. Просто иконописное! Я, представьте, неплохой физиономист. А
кстати, может быть, вы слышали, есть одна теория, доказывающая, что существует
целая психологическая группа художников, которые во всех портретах
запечатлевают свои собственные черты...
— Ад, как и
рай, — сказал он, строго глядя ей в глаза, — у каждого человека в душе. Это
место, где нет Бога. Посему — всякий, отвергающий Христа, уже в земной жизни
познает ад. Всякое уклонение от Бога есть уже беснование — в большей или
меньшей степени.
— О, эти
великодушные представления об аде в душе, которые и мне чрезвычайно близки,
внушает вам наша чистота и милосердие. Ад, как я вас правильно поняла, это муки
совести, не так ли? — она следила краем глаза за Калиостро, который живо
прислушивался к их разговору. — Но, к сожалению, церковники представляют ад
этакой камерой пыток, где карается любое инакомыслие.
