Анатолий
храбро кинулся следом за ним в атаку:
— А вот
притча такая есть. Одолели одного пустынника помыслы вернуться в мир. И
чувствует он — не выдержит искушения, уйдет из пустыни. Лег он тогда на пороге
кельи, раскинув руки, да как закричит: тащите меня отсюда, бесы, тащите, если
хотите, а сам я не сдвинусь с этого места. А теперь, — прибавил он торопливо,
почему-то поднимая руку, как школьник, — можно я вам за свободу и любовь скажу?
— За какую
любовь и свободу? — заволновалась Ирина.
— А вот то,
что вы говорили — с одной стороны, мол, «возлюби ближнего», а с другой стороны
— «враги человеку домашние его». В земной жизни ведь как? — говорил он, путаясь
и сбиваясь. — Ведь человек вроде и свободен, а уж как полюбит кого — то уж и не
свободен становится сразу, потому как привязан к предмету. Уж для него предмет
этот особенный, из ряда вон выходящий, верно?
—
Предположим, — произнесла она с подозрением.
— Он уж и
потерять его боится, и присвоить хочет навеки, и привязать к себе, верно?
— Допустим.
— А уж если
этот предмет-то любимый кого другого предпочтет этому, любящему, — то уж тут-то
настоящая мука и начинается, так ведь?
— Да вы
говорите, говорите, не переспрашивайте, я все понимаю.
— Ну и ясное
дело, как уж тут свобода! Сплошная неволя, да и только! А коли неволя — тут уж
и недовольство, и ропот, и обида, и ненависть... Следственно — там, где
начинается земная любовь, там и прощай, свобода! А? Логика! А небесная?
Небесная-то любовь?
— Да вы
философ! — торжественно произнесла Ирина, перебивая его. Она вдруг сделала
строгое лицо. — Александр! Откидывая все соображения высшего порядка, я хочу
тебе заявить, что у тебя есть кое-какие обязанности по отношению и ко мне, и к
отцу.
— Ты имеешь в
виду наследство?
— Кстати, и
наследство тоже.
— Да я отдам
тебе все, все до копейки! Пойдем завтра в какую-нибудь контору, и я напишу
доверенность на твое имя, и ты все получишь сама. Но я-то, я-то зачем тебе
нужен?
— Вот, —
Ирина обвела глазами присутствующих, — вот как расходятся христианские заповеди
о любви с поведением того, кто считает себя христианином.
— Да если ты
говоришь, что уважаешь Христа, так почему же ты первая не веришь Ему? —
закричал Саша в каком-то неистовстве, выплескивая разом все накопившиеся у него
за эти полгода доводы. — Если Он такой добрый, такой честный, призывавший людей
любить друг друга, то почему же по-твоему получается, что Он при этом великий
обманщик и соблазнитель?
