В дни всеобщей тяжёлой депрессии модно быть циничным, всепонимающим, вовсе не обязательно брызга-ющим слюной, но непременно исходящим желчью. Сергей был злобно-весел, и никто не мог обвинить его в том, что он предлагает читателю приятное и «душеспасительное» чтение, пропахшее нафталином.
Не надо думать, что Боровиков стремился превратить свой роман в отхожее место, открытый канализаци-онный люк, яму, полную гнилых человеческих отбросов. И в мыслях такого не было. Но страну захлестнуло бурно-мутной волной. В ней нет абсолютно никакой цензуры. Можно быть лояльным ко всему, что есть, даже гадкому. К тому же Сергей писал о провинции. А жизнь провинции – особая тема, она требует чётко отформа-тированной чернухи.
Проблем с изданием не возникло. Был спрос. Предложение последовало вовремя и быстро. Результат вы-звал резко полярную реакцию: одним страшно нравилось, другие плевались. Первые этот вполне натуралис-тический роман и его автора хвалили за смакование неприличных подробностей и использование нецензур-ной, ненормативной лексики. Вторые этот вполне натуралистический роман и его автора ругали за смакова-ние неприличных подробностей и использование нецензурной, ненормативной лексики. Но разве это было важно? Куда существенней другое – о романе и его авторе заговорили. Пришёл успех, соизмеримый с тем, ушедшим, когда были журнальные премии, комсомольские награды.
Вот только самого того времени не стало. А жить воспоминаниями о былых успехах не хотелось. И тут очень кстати пригодился опыт красного графа Толстого, о котором Боровиков писал в советские годы. Да, тогда в его работе присутствовал дух фронды. Теперь же полезным для вчерашнего критика стало умение классика выживать, приспосабливаться. Ведь важно было не выпасть из обоймы, остаться «на уровне».
Поверьте, я пишу не о писательской мимикрии, а о человеческой, творческой трагедии. Она у Серёжи ни-чуть не меньшая, чем у рано ушедшего из жизни Селезнёва или потерявшего и не нашедшего себя в новой жизни Машовца. Оказаться на изломе социального бытия и сохранить себя – не каждому по силам.
Поэтому теперь о том, почему роман Боровикова, на мой взгляд, был им написан.
В ту пору серьёзную литературу издатели (вчерашние книгопродавцы) брать не хотели (они и сегодня не ча-сто обращают на неё внимание, но это тема особого разговора). Не порывать с критикой? Но все оставшиеся в критике авторы вольно или невольно от литературы повернулись тогда к политике. Но она Серёже была не по нутру. И я его прекрасно понимаю. Эта же проблема стояла в ту пору и передо мной, и перед всеми други-ми «молодыми критиками». И каждый решал её как мог, или не решал, махнув на всё, вовсе. Я, допустим, за-молчал на десять с лишним лет.
