— Понятно, — сказал я. — Я не беру взяток, Джонни.
— А кто про взятки-то говорит? — (Я почувствовал, как он пожал плечами.) — Кто чего говорит? Я просто не хотел, чтоб они тебя ни на чем подловили, пока ты сам не разберешься… пока не вспомнишь, где ты эти деньги нашел.
Целую минуту я ничего не говорил. Просто сидел и думал о нем — об этом парнишке, которого все считали никудышным, — и о других своих знакомых. В конце концов сказал:
— Лучше б ты этого не делал, Джонни. Это было неправильно.
— В смысле, они разозлятся? — Он хмыкнул. — Да ну их к черту! Они мне никто, а ты свой парень.
— Вот как? — переспросил я. — Откуда ты знаешь, Джонни? Как вообще можно что-то знать? Мы же в странном мире живем, детка, в чудно́й цивилизации. Тут полиция жульничает, а жулики работают за полицию. Политики проповедуют, а политиканствуют попы́. Сборщики налогов собирают для себя. Дурные Люди хотят, чтоб у нас башлей было побольше, а Добрые нам глотки за эти башли рвут. Это для нас неполезно, понимаешь меня? Если нам дать все, что захотим съесть, мы слишком нагадим. У нас начнется инфляция в производстве туалетной бумаги. Вот как я это понимаю. Такие вот примерно доводы я слыхал.
Джонни хмыкнул и кинул окурок сигары на пол.
— Елки, Лу. Мне очень нравится с тобой разговаривать — я никогда раньше не слышал, чтобы ты так говорил, — но час уже поздний и…
— Ну да, Джонни, — сказал я. — Это перекошенный, изгаженный мир — и, я боюсь, таким он и останется. И я скажу тебе почему. Потому что никто — почти никто — не видит, что́ с ним не так. Не понимают, что все перекошено, вот и не переживают. А переживают они из-за таких, как ты… Из-за тех, кто выпить не дурак и кому это нравится. Из-за тех, кому удается перепихнуться и не платить за это попу́. Из-за тех, кто знает, от чего им хорошо, и ничем их с этой мысли не собьешь… Вы, ребята, не нравитесь, вот на вас и отрываются. А мне сейчас так и вообще кажется, что со временем отрываться на вас будут все жестче. Ты меня спросишь, почему я еще тут, раз я счет уже знаю, и объяснить это будет трудно. Я, Джонни, наверно, и нашим и вашим. Давно уселся на забор верхом, ноги по обе стороны уже корни пустили — ни туда ни сюда, и спрыгнуть не получается. Только и остается, что ждать, когда пополам тресну. По самой середке. И больше ничего не могу и… А вот ты, Джонни, — ну, может, ты и правильно поступил. Может, оно и к лучшему. Потому что чем дальше, тем труднее будет, детка, а я знаю, как трудно было раньше.
