— Да, как бы
того ни хотели иные из людей, душа не уничтожается, а умирает только одно тело.
Нечестивый же человек, где бы ни умер, попадает сюда, и это не зависит от
желания самого человека — такова правда жизни и она известна всем, только
принята немногими. Бог человеколюбив, Он и за малый труд принимает в Царствие
Небесное для вечной радости, но и этого малого труда не желают понести многие
из людей. Они попирают правду, живут по своим кривым законам во лжи, насилии, в
безумном угождении плоти. Они становятся настолько скверными сосудами, что
поставить их можно только на самое дно преисподней. Итак, они сами творят
себе суд и сами воздают за собственные беззакония.
Наконец они
достигли края страшной пещеры, и ангел коснулся рукой стены. Открылся проход, и
они вышли наружу, на широкое поле. От дневного света глаза непроизвольно
закрывались, но как здесь было хорошо и тихо! Алексей облегченно вздохнул, и
слезы градом потекли из глаз.
— Сейчас ты
отправишься обратно на землю, — сказал Ангел, — но помни, что после всего
открытого, с тебя будет сугубый спрос, ибо ты видел многое.
Напоследок
ангел предупредил, о чем из увиденного можно рассказать, а чего не следует
знать никому, потом толкнул Алексея в спину и тот полетел куда-то, сквозь
темный туннель к едва брезжащему свету в конце. Свет больно ударил по глазам, и
он потерял сознание.
* * *
Сначала он
разглядел белый потолок и сразу понял, что жив, и что в больнице — видел он
много таких потолков с одинаковыми казенными светильниками. Повернув голову,
понял, что лежит в большой многоместной палате, что сейчас раннее утро и все
спят, потом почувствовал сильную слабость и провалился в сон...
В следующий
раз, открыв глаза, он увидел у своей постели Семеновну. Старушка дремала, но,
почувствовав его взгляд, встрепенулась и заквохтала, как курочка, размахивая
руками:
— Ах, слава
Богу! Слава Богу! Ляксей Петрович! Поправляешься, голубчик.
— Что со
мной? — чуть слышно спросил Алексей.
Он возвращался
в реальность, и вместе возвращались последние воспоминания. Нахлынуло все разом
— и страх, и облегчение что здесь, а не там, и боль в каждой клеточке тела, но
особенно в ногах — и, наверное, отразилось в глазах, потому что Семеновна вдруг
замолчала и тихо спросила:
— Что,
больно, родимый?
— Да нет,
страшно!
— Чего ж
страшно, не умираешь, чай?
Алексей не
ответил. Он закрыл глаза, но Семеновна, зная, что не спит, попробовала утешать:
