Голим Голимыч…
этот непременный персонаж их тусовки всегда вызывал у Сбитнева неподдельный
интерес. Так уж получилось, что Борю Либермана он знал лет этак пятнадцать, а
может и все двадцать. Был тот в далекое советское время мелким
спекулянтом-фарцовщиком, потом потянулся выше и превратился в Бориса
Мануфактурыча, известного цеховика. Вокруг него буквально горела земля — народ
сажали штабелями, но Мануфактурыч всегда ускользал — таким он был склизким. Говорили,
что сдавал он всех подряд без всяких угрызений совести, но уличить его в этом
не удалось и по сию пору. Теперь он стал известным адвокатом, успешно
защищающим интересы их компании. Диплом он, понятное дело, купил, но хозяин
ценил его не за выстраданные в долгие безсонные ночи сессий знания юридических
законов и прецедентов, а за изумительные безпринципность и изворотливость,
которые вкупе успешно компенсировали Борюсе отсутствие специального
образования. А Голим Голимычем его прозвали за появившуюся однажды привычку, в
ответ на просьбу дать денег, выворачивать наружу пустые карманы брюк: мол,
нате, ешьте, сам гол, как сокол! Сбитнев, конечно же, знал про его гонорары от
хозяина: цифры совсем непостыдные и для управляющего среднего столичного банка.
При этот Борик успевал подхватывать кое-что и на стороне.
— Все, похоже,
утряслось, — прошипел в ухо Голим Голимыч, и похлопал рукой по тощему портфелю,
— папа велел нам обрешать кое-какие вопросы. Будем, так сказать, защищать
свободу слова и демократию. Вернее средства не придумаешь. Ты как сегодня?
Располагаешь?
— Да, только поедем ко мне,
— тут же согласился Сбитнев и ущипнул себя за левый ус: неохота, конечно, но в
данной ситуации капризничать было опасно: слишком важным для шефа был этот
вопрос.
— Когда?
— С полчасика
посидим для приличия и поедем? — предложил Сбитнев, взглянув на часы.
— Принимается!
— кивнул Голим Голимыч, неторопливо огладил свою лысину и внимательно обвел
взглядом переполненный изысканной снедью стол. Глаза его вспыхнули хищными
огоньками, и он потянулся к ближайшему, безстыдно вздувшемуся горой копченых
мясопродуктов, блюду…
— Внимание,
Господа! — прозвучало на весь зал и Сбитнев внутренне сжался, узнав голос
Шимановича. “Вырвался, шельмец”, — успел он только подумать, а Шиманович уже
продолжал, сжимая в своей обезьяньей лапке рюмку с водкой.
— Минуточку
внимания! Я хочу поднять тост за одного из присутствующих за этим дружеским
столом…
Потное лицо
Шимановича приняло какое-то особенно глумливо-агрессивное выражение. Сейчас он
напоминал Сбитневу притворяющуюся анакондой мартышку. “Да что б тебя…” —
выругался он про себя грубо, но, однако, проникновенно. Ему захотелось
оказаться в каком-нибудь темном, изолированном месте, например, в портфеле у
Голим Голимыча…
