— Грибов даст,
— Петр Варфоломеевич ладонь на ладонь сложил перед собой руки. — Благословите,
пойду просить…
Петр
Варфоломеевич еще раз потеребил свою память, вспоминая все ли необходимое
исполнил? Выходило, что все: и Божией Матери помолился, и о своем предстоящем
визите заблаговременно предупредил. Накануне Петр Варфоломеевич лично дважды
звонил в приемную Ивана Сергеевича: в первый раз его просьбу о встрече записали
и обещали доложить самому. Во второй раз передали высочайшее согласие и время
назначали — аккурат на одиннадцать утра. "Ну, вот, раз сам назначил,
значит примет, — успокаивал себя Петр Варфоломеевич. — А там уж, думаю, не
откажет". Ему представлялось, как встречает его сановитый Иван Сергеевич с
распростертыми объятиями и внимательно выслушивает о горестях и бедах
православного прихода, украдкой вытирая слезу. Умиляется его, Петра
Варфоломеевича, стараниями и трудами. "Да что, вы, Господи, говорит, и
просите-то всего? Я втрое супротив этого дам, да еще и иконостас новый вам
выстрою"…
Такими мыслями
Петр Варфоломеевич незаметно не на шутку растрогал свое сердце и чуть не пустил
слезу. "Какой же, все-таки замечательный человек", — с теплотой и
благодарностью думал он о Грибове, уже более не сомневаясь в положительном
исходе дела, как будто все уже было подписано, согласовано и, более того,
выдано на руки…
Петр
Варфоломеевич шел по мосту через Великую. Дождик уже окончился, и только
тяжелые темные облака напоминали о непогоде. Они раздутыми овечьими шкурами
наползали из-за спины Петра Варфоломеевича и массивными террасами громоздились
впереди., как раз там, где предположительно и находилась конечная цель его
путешествия…
Петр
Варфоломеевич попытался вызвать в памяти не раз виденное на портретах крупное
волевое лицо Грибова, быть может чуть-чуть одутловатое и обрюзгшее от бессонных
ночей, проведенных в заботах и трудах, но выходило как-то не так: то брови
слишком густыми выходили, то лысина великоватой. Оставив это пустое занятие,
Петр Варфоломеевич взялся прикидывать, где сподручнее мастеров найти, чтоб пили
не шибко и дело знали. На заводе, где уж второй год Петр Варфоломеевич работал
вахтером, вроде бы и имелись кандидаты на такое дело, — своя строительная
бригада, — да только все, как на подбор, сильно пьющие, да и с ленцой. А уж то,
что через каждое слово, матерщина, про то и вообще вспоминать не хотелось. Как
таких на Божье дело? Никак нельзя…
В последнее
время в жизни Петр Варфоломеевич появилось много этих самых "нельзя".
Но привык, стерпелся, и большие и маленькие "нельзя" его уже не тяготили.
С маленькими, конечно, было труднее. Ну, что за беда, к примеру, яичко в пост
съесть или кифирчика испить? Смешные запреты, но… нельзя. Если в этом себе
слабинку дашь, то и в большем не устоишь. Таков закон. Вроде бы и жалко
Терентьевича, пытающегося что-нибудь с завода уворовать — мелочь какую, ведь
свойский мужик… но нельзя. Нельзя потворствовать воровству, чем тогда сам
лучше? Назвался груздем, полезай в кузов; на вахте сидишь — пусть и не своему,
но сторож. Терентьевич теперь недобро косится, бормочет что-то по углам, но в
его смену нести не рискует… Однажды ночью Петр Варфоломеевич задержал целую
группу "несунов": разобрали ценный японский прибор — и ну его через
проходную по мелким частям. Остановил. То-то слез пролилось, ведь три девицы в
это дело нечистое вляпались. И жалко их было, по человечески жалко, но нельзя
на такое сквозь пальцы смотреть. Директор потом выяснял: "В чье, мол
дежурство, кто задержал?" — "Да Варфоломеич и задержал", —
сказали. "Молодцом", — директор пожал руку и с улыбкой добавил:
"Устроил ты им Варфоломеевскую ночь". Так , с легкой руки директора,
и стали дежурства Петра Варфоломеевича называться "варфоломеевскими
ночами": "Чей черед завтра?" — "Варфоломеевская ночь"
— "Ну, да? Эх, и выпить не придется…" В другое-то время несли,
находили общий язык с охраной — известное ведь дело, если нельзя, но очень
хочется… то можно. Можно, все можно! А раз так, то давай, Емеля, пили сук на
котором сидишь. Можно! "Вот так и пилим, — с тревогой думал Петр
Варфоломеевич, — и падаем себе вниз, а скоро, глядишь, и все дерево рухнет. Где
ему устоять, если все можно? Нет, нельзя так…" Частенько размышлял об этом
Петр Варфоломеевич, вот только с кем поделиться? На заводе кому это интересно
или в семье? Посмеются. Чем это, скажут, на старости лет голову забиваешь? Ну,
батюшке можно доверить, без ответа не останешься. Только он больше старушками
занят, обихаживает их, с требы на требу спешит. Можно и с Макриной… Да, вот с
ней действительно можно. Старушка Макрина на удивление легко входила в затруднения
Петра Варфоломеевича и давала советы. Чаще всего сводилось к одному — молитве.
"Молись, Петр Варфоломеевич, молитва все превозможет и, как должно,
образует…"
