— Что, самым
умным хочешь быть? Зря стараешься, не выйдет у тебя ни чего. Лучше бы стекло на
лоджии вставил.
Петр
Варфоломеевич молча ковырял пальцем треугольную заусенцию на клеенке, с
незапамятных времен лежащую на обеденном столе и теперь уж представляющую из
себя нечто с ним единое и неделимое. Красные клеточки на клеенке вытерлись и
поблекли, а белые, напротив, болезненно пожелтели и напоминали скучные лица
соседей по палате в гепатитном отделении, где Петр Варфоломеевич в прошлом году
провел три недели кряду. «Зарекался ведь открывать ей свои планы, — попенял он
на себя, — и чего давеча не сдержался и все ей выложил?».
— Что, помоложе
не нашли? – бурчала жена, колыхаясь дебелым телом у плиты, — будешь там крутить
носом перед молодыми секретаршами.
— Да какие
секретарши? – не сдержался Петр Варфоломеевич. – Какие? Знаешь же зачем иду.
Божье дело. Меня на это батюшка благословил.
— Благословил,
— передразнила жена, заталкивая палкой в исходящее паром ведро вздувающуюся
пузырем простынь, — Кто тебе подаст, старому хрычу? Шел бы на паперть и просил
Христа ради на свое Божье дело.
— Язва ты, Шурка, —
обиделся Петр Варфоломеевич и в сердцах потянул на себя заусенцию. Та крякнула,
поддалась и красно-желтым клином потянулась вверх, обнажая заляпанную
частичками ее клеевидного естества бурую столешницу.
— Язвой ты
была, — повторил Петр Варфоломеевич, испуганно прикрывая ладонью только что
созданную им на столе клиновидную брешь, — язвой и помрешь. Прости, Господи…
— Вот-вот, —
Александра Георгиевна колыхнулась телом в сторону супруга, — жену ты мастер
обидеть. Покаяться не забудь на исповеди, а то все пыль пускаешь людям в глаза:
вот, мол, какой я праведник.
— Да, ну, тебя! – махнул
рукой Петр Варфоломеевич и подался из кухни прочь.
В комнате он
затеплил лампадку пред иконой Божией Матери Казанской, перекрестился и зашептал:
«Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да
не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода
христианскаго». Этот тропарь из вечернего правила следовало прочитать сорок раз
для успеха предстоящего дела. «Милосердия двери отверзи нам… — снова и снова
твердил Петр Варфоломеевич.
С молитовкой этой у Петра
Варфоломеевича было связано одно приятное воспоминание — тогда он лишь начинал
ходить в храм, и каждый шаг сопряжен был с опасениями сделать что-то не так.
Случилось ему познакомиться со старушкой Макриной — имя редкое, доселе такого и
не встречал. Помнится, замедлил он у свечного ящика, где только что купил с
большую пятирублевую свечу, и растерянно озирался по сторонам, оглядывая
подсвечники пред иконами. Стоящая рядом пожилая женщина легко коснулась его
руки и тихо спросила:
