Филиппыч лишь покачал
головой.
— Принеси-ка, Петр,
требник, — распорядился Батюшка и принялся читать молитвы из поданной Петруней
книги. “Господу помолимся. Господи помилуй. Боже, Спасителю наш, иже пророком
Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениях оставление даровавый…”
Закончив, батюшка подошел к кровати, присел рядом и наклонился пониже, что бы выслушать
Филиппыча, блюдя от присутствующих тайну исповеди… Филиппыч поначалу не знал,
как и что говорить, но вспомнив про деготь, про грязные свои руки, про то, что
виноват, тихо зашептал что-то в самое ухо батюшке. Он словно разглядел вдруг на
своих руках черные пятна от предательства, зловонную ляпку супружеской измены,
грязные подтеки от обманов и неверности своему слову, мусор наговоров,
пересудов, зложелательств и даже кое-где кучки угольков от покраж (надо же, и
сам подивился, и такое когда-то было!). Удивительная штука память! Вдруг разом
наворотила всякого такого, о чем ни сном ни духом лет шестьдесят не думал, не
вспоминал. Вот ведь дивны дела Твои, Господи! Разговор вышел длинным. Филиппыч
и не заметил, как стал называть свои прегрешения в полный голос. Зинаида
всплеснула руками и вышла в сенцы, за ней вскоре последовал и Петруня. А
Филиппыч устал. Дышал тяжело, через боль в правом боку, но — удивительное дело!
— все равно ему стало легче, будто вдруг помолодел лет на двадцать. Об этом
тоже не преминул открыть батюшке. Тот улыбнулся.
— Было бы странно, если бы
вышло не так. Вот вам легче стало? А представьте, что и всему миру сейчас стало
легче. Столько давних грехов, которые уже вплелись в древо бытия, вросли в него
и разъедали, как злокачественная опухоль, вдруг растворились, исчезли, словно
их и не было никогда. Одним словом, меньше в мире зла стало. А это, не передать
словами, как важно! Если бы все так делали, сколько бы страшных событий могло
бы не произойти.
— И с лодкой?
— И с лодкой, — утвердительно
сказал священник.
— Зло и добро, — вздохнул
Филиппыч, — извечная борьба между ними и человек посередке этой борьбы со своей
голубой мечтой о счастье.
— Да вы, батенька,
мыслитель, поэт прямо, — удивился отец Иннокентий.
— Нет, просто старый, выживший
из ума учитель математики, восьмидесяти трех лет от роду, растерявший все на
свете. Летит все сквозь меня, как через дырявое решето. Застревают всякие
пустячки, а главное все мимо…
— Решето, говорите? —
покачал головой священник. — Любопытно! Только не правильно вы мыслите о добре
и зле, об извечной их борьбе — выдумки! Зло не имеет сущности. То есть, оно не
от Бога, его не было в начале. Это скорее состояние души человека после
падения. Отпадение от добра. Как темнота — это отсутствие света, так и зло —
отсутствие добра. Поэтому, как учат святые отцы, каждый да признает себя
виновником и собственного зла, и злого повреждения всего мира вокруг. А с
решетом аналогия серьезная. Действительно, все несется прочь, не задерживаясь;
только не важное, как вы говорите, а пустое, мнимо-ценное, преходящее, как
сказано о нем, а все главное, напротив, остается — добро, любовь, прощение. Это
у тех, кто верно живет; у тех же, кто не верно — нелюбовь остается, жадность,
жестокость… С этими деяниями им потом и в вечность. Тяжело!
