— А как не
успеешь? Кто знает когда эта пора-то придет? — задумчиво спросил Филиппыч,
опять пытаясь уловить нечто ускользающее, некую недоступную его внутреннему
взору связь, способную, как казалось ему, разом все соединить и сделать
понятным.
— Да ты на себя
посмотри! — вдруг рассердился Иван Евдокимович. — Я то помоложе тебя буду.
— Верно
говоришь, — легко согласился Филиппыч, — я о себе может быть и толкую, мне-то
давно пора думать. Да я, признаться, и думаю, но мешает что-то. Может то, что в
партии состоял, но туда на фронте вступил, искренне, перед наступлением нашим.
Была у нас такая идея и вера такая была. Может быть и не верная, но от сердца.
А невером завзятым я не был никогда. Перед боем крестился, да все крестились и
молитвы читали, даже генералы. И партийными все при этом были. Я и в школе,
слава Богу, математику преподавал, религии не касался, поэтому греха на душу
лишнего не брал…
— Что-то
понесло тебя, Филиппыч, — криво усмехнулся Иван Евдокимович, — тебе, верно, и
правда пора к отцу Иннокентию на прием. Эк, тебя закрутило-то! Экий грешник! А
вообще, кого вести надо, так это Анку Кузьмину, опять, говорят, корову у
Петровны потравила, в палисадник, вишь, к ней зашла, клумбу съела. Да какая у
нее клумба, так-раз-так! Видали мы ее клумбы! Три лопуха с крапивой пополам!
Опять же, самогоном дрянным народ травит, а цену какую дерет? Вот ее-то пора
вести, ее-то — точно, потому как креста на ней нет!
— А может быть
подбили лодку, — спросил Филиппыч, — может быть все-таки война?
— Да какая там
война? С кем? У чеченцев и оружия такого нет, что бы лодки наши бить, а с кем
еще нам воевать? У нас свои хуже врагов, вон Чубайс, отключит у армии свет, так
и пойдет все взрываться. Да-а-а… — протянул Иван Евдокимович и достал очередную
сигарету, а закурив, опять перешел на местные проблемы: — А Колька Маленький
давеча напился и Куприяновым окно в сенцах разбил за то, что похмелиться не
дали. Вот ведь времена! Нешто прежде такое было?
— А разве нет?
— усмехнулся Филиппыч. — Что, тогда разве не пили? И вообще, не в том все дело,
не так ты рассуждаешь. Тут, если вдуматься, мы все виноваты…
— Это в чем же?
— строго спросил Иван Евдокимович. — В чем же конкретно моя вина? Ладно, о себе
ты можешь что угодно говорить — выстарился, видно, в конец, а я так нет. Я не
виноват ни в чем. Богатств не имею, живу своим трудом. Говорят же, что правдою
жить — палат каменных не нажить. У меня и нет палат — значит правдой живу. В
чем же моя вина? Не убил, не украл… — но вдруг Иван Евдокимович осекся и
замолчал, словно надавили на него туманные глаза Филиппыча, заставив вспомнить,
как работал он когда-то начальником МТС, и неплохо использовал свое положение в
личных, корыстных, что называется, целях. Весьма неплохо использовал…
