Водитель решил
повредничать и врубил радио на всю мощь, причем совсем перестал объявлять
остановки. Старуха сразу заметила и пригрозила завтра же сообщить куда следует.
Достало бы времени, она наверняка организовала бы сбор подписей, но тут ей
приспело выходить. Уже опустившись на первую ступеньку, она сунула свой
костылик назад и ловко, — мол, знай наших! — поразила ногу кондуктора. Та
испуганно ойкнула, а с улицы донеслось:
— Завтра ждите!
Я так не оставлю! Я вас…
Через остановку
сошел и сам Семен Никифорович. В голове его какие-то неведомые существа
барабанили молотками, а перед глазами все стоял Володька…
Семен
Никифорович забылся и представил, как отдает Володьке червонец, расплачивается
за него с кондуктором и сажает рядом с собой, расспрашивает, думает как помочь…
И совсем уже не стыдно, напротив — легко… И совесть отпускает: давно бы так…
Тут рассеянный
взгляд Семена Никифоровича задержался на лотке с мороженным. Он явственно
ощутил его холодную сладость и возвратился к реальности. Нет! Ничего этого не
было! Ничего… Опять застучали в голове немилосердные молотки, сердце защемило,
готовое вот-вот разорваться…
До библиотеки,
где почему-то и пользовал народ заезжий мануальный терапевт, Семен Никифорович
продвигался словно сквозь непроницаемый матовый коридор; по сторонам он ничего
не замечал, и лишь какие-то колючие, жалящие его картинки из прошлого кружили
вокруг… Были там и Володька, и Аркадий, и… Расим Газанфарович… "Ведь он
спас тебя! А ты? — слова доброго не сказал. Ты и ему должен!", — безжалостно
дубасил по больному внутриутробный ментор. "И ему?" — еще более
испугался Семен Никифорович. Он попытался нащупать столь знакомый мешочек с
обидами, но тот лопнул и утратил свое содержимое. "А ведь так и есть! —
прихлопнул себя Семен Никифорович — словно наглухо заткнул над собой крышку в
темной бочке. — И что же делать? Что?" — "Думай", —
неопределенно посоветовал ментор. "О чем?" … Ответа не последовало,
Семен Никифорович чувствовал лишь строгий, припирающий к стенке взгляд своего
обличителя, пронзающий все его внутреннее пространство аж до глубин самых
темных подвалов. Мысль порхала, ища упокоительного шестка, но не находила.
"Платок, шапырдык", — вспомнил Семен Никифорович и попытался
воспроизвести в памяти его пестрый узор. В перламутровом полумраке обрисовалось
улыбающееся лицо тети Пашы; в ее руках мягкими волнами колыхалось пестрое озеро
— тот самый дареный шапырдык. "Вот и пригодилась тебе его целебная
сила", — прошептала тетя Паша, неуловимым движением набросила платок
Семену Никифоровичу на плечи… и исчезла, рассеяв матовые сумерки…
