Деревья на
погосте были огромные, такие только и вырастают на погостах, они словно
стремятся оторваться от земли и умчаться в небо, но корни крепко сжимают
застывшие руки усопших — не улетишь.
Анна прошла
вдоль заваленной сугробом кладбищенской ограды и за поворотом увидела
бревенчатый пятистенок, отделенный от кладбища дорогой. Из трубы искручивался
дымок, тут же растворяясь в наседающей сверху снежной лавине. Напротив, рядом с
полуобрушенными кладбищенские вратами, прямо к ограде прилепился еще один
домишка, крохотный и кособокий. У входа на погост Анна остановилась, чтобы
перекреститься на храм и, в испуге, вздрогнула: прямо на нее из снежной завесы
вышел высокий сутулый старик с деревянной лопатой в руках. Он стряхнул с
засаленного черного ватника снег и сердито сверкнул на нее глазами из-под
опущенного на лоб козырька солдатского треуха.
— Чего надо? —
спросил он грубо, буравя ее неприветливым, настороженным взглядом. Голос его
был хриплым и, как показалось Анне, простуженным. Подтверждая ее догадку,
старик закашлялся, прикрыв рот большой коричневой ладонью и повторил вопрос:
— Надо, говорю,
чего? Что-то не припомню тебя, ты к кому тут?
— Я к батюшке,
отцу Прохору, — ответила Анна. У нее промелькнула мысль, что сердитый старик
сейчас ее прогонит и она заторопилась: — Из Ленинграда я, батюшка сам меня
приглашал, когда в прошлом году был у нас...
— К батюшке, к
батюшке. Все к батюшке — покоя нет! — проворчал дед и указал рукой через дорогу
на пятистенок: — Там он. В окно стучи, Нина откроет.
— Спасибо, —
облегченно вздохнула Анна и заспешила к дому. Вслед ей донеслось глухое
бурчание старика:
— Эка важность,
а все к батюшке норовят…
Анна несколько
раз стукнула в окно, и на крыльцо тут же выскочила Нина Григорьевна.
—
Батюшки-светы! — вскрикнула она и распахнула объятия…
Отец Прохор
совсем не изменился, разве что профессорская борода его чуть более побелела, но
глаза, сквозь круглые, в тонкой металлической оправе, очки, смотрели также
проницательно и также лучились добротой и теплом.
— Вот и
молодчинка, что приехала, — сказал он благословляя и, как ребенка, поцеловал
гостью в маковку.
Анну поразила
необыкновенная простота настоятельского дома. После тесных Ленинградских
коммуналок, загроможденных чемоданами, коробками, велосипедами и всяким хламом,
странным было видеть здешние пустые бревенчатые стены и углы. Из мебели в доме
имелись лишь непокрытый дощатый стол, скамьи и пара табуретов, да в красном
углу под иконами аналой — вот, пожалуй, и вся обстановка, не считая нескольких
стопок книг на подоконниках. Была еще, конечно, обширная русская печь с плитой,
но она-то как раз являлась частью дома, причем самой неотъемлемой, наполняющей жизнью
и теплом и эту, самую большую комнату, и две спаленки, в которых проводили ночи
батюшка и Нина Григорьевна.
